БЕСПРЕДЕЛ-9. 2-й паратур

От одного автора не более 10 нетленок. 

Читаем и обсуждаем тут. А голосуем там:

Форма для голосования

Выбираем от 3-х до 13-ти произведений в шорт.
3-м из выбранных можно дать 1-е место (+1 балл)

Каждое произведение проголосовавшего автора получает один доплнительный балл.

NB: Голосовать за себя или игроков своей команды нельзя.

Голосование продлится до 20ч мск 13 ноября.

=================

== Конкурсная лента ==

=================

1. медный век

век серебряный оставил нам добро

слово каждое – сплошное серебро

то подковой прозвенит по мостовой

то ручьём журчит под коркой ледяной

неумёхи прохиндеи от пера

мы добро своё искали от добра

так азартно графомански и легко

разменяли всё на горы медяков

в медном веке нам придётся доживать

с медным привкусом слова свои жевать

до песка в глазах до самого утра

мы выискиваем крохи серебра

посмотри-ка в груде мусора горят

белым пламенем – как звёзды января 

2. Венера в Деве

Если чувства стонут не на пределе
и Амуры, грузно паря, зевают,
это значит в сердце  Венера в Деве:
приземлённо нудная  и сухая.

Вечерами томными хочет Маша
о Персее, Зевсе историй дерзких.
"Я купил сегодня свиного фарша,
налеплю котлет, приготовлю перцы", –
говорит ей Вова, ни сном ни духом
про тоску по высшим мирам не в курсе.
Он не верит сказкам, Амурам пухлым,
он привык, что  жить – это быть в ресурсе,
что Луна – лишь спутник, не плакса Муза,
что печаль для нервной системы – бяка.
Он выносит каждое утро мусор,
вечный хаос вмиг приучив к порядку.
Тараканы спят  в голове у Вовы,
а у Маши  смотрят на звёзд охапки.
Даже кот-задира стал дрессирован:
тише мыши ходит на задних лапках.
Для чего тогда романтичной Маше
нужен скромный, тихий, занудный Вова?

...Так случилось. Вьюжной весной пропащей
было страшно, боязно и хреново
средь больниц, отчаяний, одиночеств
и смертей взаправдашних, неприглядных.
Были тьмой Аида и дни, и ночи,
не спасали Сириусы, Плеяды.
Он пришёл обыденно, прозаично:
"Я  борща сварил. А ещё – овсянки.
Надо есть полезное. Взять в привычку.
По утрам зарядка, да спозаранку".
Не Денеб, не Марс, не лесные эльфы
дали силы жить, не ходя по краю.
Так умеет только Венера в Деве:
приземлённо нудная и
святая.

3. Понаехавший

Осенним макрокосмосом -  бывает:
Туманны, неясны  излишне рЕзвы
Предметы и тела,  спешат трамваи,
Чуть выше астеро*д парит над бездной.

Чуть ниже человек - на остановке,
Высматривает что-то ранней ранью.
Собой он чем-то вроде астронома,
В руках метëлка, что довольно странно

Для  люда, покоряющего  утро,
Маршрутом остановка - транспорт-выйти.
Кто "понаехал" и востоком мудрый,
Тот наблюдатель торжества событий.

Ненастная осенняя планета,
Нахмурив брови туч от птичьей брани,
Дождливостью  карающего неба
Испытывает стаи наглых вранов.

В далëком-предалëком Ашхабаде
Литфакультет, тетрадка со стихами.
Всё - там, но здесь, в Москве неплохо платят...
Холодный, серый ливень не стихает.

Напротив, перед каплями фасонит
И, лужами ступая многократно,
Являет между струй  фигуру, зонтик -
Прекраснейшую, юную Эрато.

Походка и улыбка  - "всё  как должно".
Трамвай подъехал. Бережно,  проворно
Подсаживает музу на подножку
Не астроном и не учёный - дворник.

До вечера  мести ему планету,
Лишь перед сном, от счастья полупьяный,
Он пишет, рвëт и пишет вновь сонеты.
Столичный неудачник,  друг Хаяма.

4. По тёмным аллеям

Словно некто взбешённый разбил хронотоп…

От апреля прованского млея,

я стою и смотрю: снова Бунин идёт,

чуть сутулясь, по тёмным аллеям.

Каплет мёд из небесных лавандовых сот, 

плещет море – изысканно-сине.

Кто шепнёт горячо:

- Упаси вас Господь

даже в мыслях вернуться в Россию!

Глухо там искони: и зови не зови –

только ветер откликнется в поле. 

Строят Спасы, по-прежнему, лишь на крови,

а любовь и надежду – на боли. 

Слишком короток мир от войны до войны,

Марши громче, а лирика – тише.

«мы живём, под собою не чуя страны…» -

Очень скоро он это напишет. 

Что ответить? То – наша беда, не вина –

видеть свет будто из ниоткуда,  

и стоять, и смотреть, и надеяться на

невозможное русское чудо,

что вдруг высветлит путь, и на этом пути 

снова выдержим всё, одолеем.

Будут звёзды мерцать. Будет Бунин идти

сквозь столетья, по тёмным аллеям. 

5. Воздушная тревога

Каждую божью ночь,
Будто блажит шизоид
Или банши́ - точь-в-точь -
Воет она и воет.

Адской певицы ор -
Это не зло, поверьте,
Если бежать во двор -
Можно избегнуть смерти.

Быстро детей тащи,
Пса и кота - под мышки.
В куртки, пальто, плащи 
Впрыгиваем, детишки!

Дальше в метро ли, в тир,
Тут уж - куда привычно.
Лучше б там был сортир,
Ведь до утра, обычно…

___
Странная круговерть -
Длится от ночи к ночи -
Падает с неба смерть
Буднично… Между прочим...

6. Гимн блажащему саду

Вот – осень. Больше ничего.
Лишь утро в паутинных нитях.
В нём не Творец и не мыслитель,
я – дворник сада моего.

Сад распоясался к чертям –
повеса-барин в лисьих шубах,
хлыстом размахивая, грубо
швыряет мелочь тут и там.

Согбенный, жалкий человек –
сгребаю барские подачки,
заискивая… чуть не плача?
Нет… еле сдерживая смех.

Я знаю, сбудется вот-вот:
всё промотает барин грубый,
всё спустит до последней шубы.
Кряхтя и охая, уснёт.

В пустой голодной синеве
что обнищавшему приснится?
Пикник июльский? Розы? Птицы?
Нет. Очень жалкий человек!

Да вот совсем не жалок он:
глянь, просыпается к обеду,
ведёт негромкие беседы
по телефону, а потом

на светлой кухне, у окна,
свистящий чайник выключает,
неспешно наливает чаю,
за стол садится, смотрит на

следов сорочьих перекрест,
на спящий сад, на снег летящий,
и, жмурясь, с ложечки блестящей
айвовое варенье ест.

Блажи, мой сад – я глух и нем,
пока мой труд без сна и края!
……
И Полигимния, кивая,
опять подмигивает мне.

7. Жертва музы

Титаник был старым бандитом.
На темени в разных местах
Пластины титана прибиты,
Как щит на известных вратах.
Титаник по жизни умело,
Лавировал, был деловит.
Но нынче в титан то и дело
Как будто бы кто-то долбит. 
- Рифмует базар, словно Пушкин...-
В тревоге шепталась братва.
Неслись из его черепушки
Чудные доселе слова.
И был и тревожным и странным
Их звук для суровых солдат:
По тембру - слабей Левитана,
Но чуточку жёстче, чем Плятт.
Ни слова обыденной брани,
А мысли - прозрачней стекла.
- Походу, ты тонешь, Титаник,
Реально, башка "потекла"!
Бандит стал заметно рассеян,
Задумчиво что-то мычит:
- Сафо...Парсифаль...Лорелея...
Вергилий... Овидий... Тацит...
Шли дни, на бандитские "тёрки"
Титаник ходить перестал:
- Ну что вы, ей богу, как орки...
На что вам презренный металл?..
Он цепь золотую снял с шеи.
Повесил на дуб для кота,
Он стих посвятил Дульсинее,
И выучил "Феличита".
Бандиты решили сурово,
Зачтя все кресты на груди:
- Иди-ка ты, брат, к Михалкову!
Короче, подальше иди...
Титаник подался в Европу,
Усы отрастил и живот.
И тешит его Каллиопа,
Когда он вдоль Тибра идёт...

8. Послушай…

Ты придёшь... 
И немыслимо тёплой
Будет встреча заждавшихся рук...
Зыбкой тенью, лежащей на стёклах,
Чуть размыт заколдованный круг,
Что взлетел желтокрылою птицей
От дарящего свет фонаря…
И на травы беззвучно ложится
Звёздной пыли прозрачный наряд…

Ты придёшь – 
через годы и страны,
Сквозь жару и сквозь холод любой.
И покажется чуждой и странной
Расставания прошлого боль...
И родные горячие губы
Обожгут сквозь промозглую тьму...
Не гадаю я: любит – не любит...
Мне об этом гадать ни к чему...

...Ты придёшь…
Только утро прохладой
Пробегает по хрупкой золе
Жарких снов…
Но других мне не надо...
Пусть царят над бездонностью лет,
Пусть парят над безмерностью суши –
И над пропастью прожитых дней...
Просто сердце моё – 
ты послушай -
Чутко  бьётся в ладони твоей…

9. Прощание с Терпсихорой

Весь день играет патефон. Мотив скользит по чёрной глади
в знакомом ритме пасодобля. Стоит июньская жара.                          
Пластинки диск по кругу катит. Игла скрипит  — царап-царап. 
И Терпсихоры мир дрожит, и клён блестит дождём умытый,
и в чистых стёклах миражи скользят под звуки «Рио-Риты».

Она вертелась у балконов, качалась в облаке диезов,
кружилась с парами влюбленных на солнцем залитом дворе.
Пугала голубей облезлых, подъездной ухала пружиной,                                                            
взбивая волны крепдешина до самых поздних фонарей,
до самых ранних, 
до утра...

Вдруг: "По машинам!" — рёв. "Пора-а!".                                               
И жизнь отчаянно трещит по швам, 
по нервному пунктиру строки, по сломанному миру.
Куда теперь? Ищи-свищи. Без адресов пойдёт пехота.
Дни Терпсихоры сочтены и рио-ритовые сны
размыты, смяты, сбиты, стёрты.
Не до свиданий и фокстротов теперь. 
Последний взмах фуражек.                                                                                  
И марш-броски,
и марши,
марши...

Раз, раз, раз, два, три.
Левой, левой, раз, два, три…

10. Хватит

Я идиот: 
однажды я влюбился и пропал. 
И вот идëт 
Эвтерпы почитателей толпа, 
и я из тех - 
но, как нюхнувший рельсов дромадер, 
иду в хвосте 
с фамилией нерусской Итэдэ. 

Я полон дум
и, как положено поэту, пьян, 
и музу жду, 
что мне нашепчет хоть один роман. 

Без муз я нем, 
она придëт, и стану я тогда, 
как старый Хэм, 
опять женат, лукав и бородат, 
велик и бос, 
как Лев Толстой, начну с утра
пить "Хьюго босс", 
не "Шипр" или какой денатурат. 

Эвтерпы шут -
засуну все стихи ей в декольте. 
Их подпишу:
"Не твой, не благодарный Итэдэ".

11. И ничего не изменить…

И ничего не изменить,
И ничему не измениться.
Вдали растаяли огни – 
Как на поблекшем фото лица.
Не прозвучало столько слов,
И сколько песен не допето…
Колючим снегом занесло
Горячих встреч былое лето.

Но как же сложно осознать,
Что для любви – не наша вечность.
И душу горько жжёт вина,
И небо падает на плечи.
Всё потому, что до утра
Неприручённая синица
Шептала издали: “Пора,
Давно пора остановиться…”

Наверно, проще отпустить
Любовь, и память, и друг друга…
Почти беззвучное «прости»
Печалит замкнутостью круга…
Но не загаданы пути
В полночных снах, реальных странно…
Как жаль, что места не найти
В судьбе, где рядом быть нельзя нам…

12. Трагедь

В ней и голос, и стать. Дива. Правда, крута! 
Олимпийцам гордиться впору.
Ей блистать бы меж прим, покорить Крым и Рим,
в горнем хоре затмить Терпсихору.
Только вот же затык: с алкоголем на ты  —
в предках явно отметился Бахус.
И завел чёртов ген её в племя сирен,
а сирены гуляют с размахом.
Столько славных мужей погубила уже  —
запиваются вусмерть с наядой.
Нет дороги назад, их несут паруса
в вино-водочный омут за ядом.
Получала от жён, мол, не лезь на рожон,
драли космы, пугали расплатой.
Только ей наплевать  — пой, гуляй, наливай…
Муза, мля! Так что не виновата.
Жизнь сирен не проста. Примадонной не став,
на Крещенье по пьяни замёрзла.
И гудел местный ЖЭК месяц у гаражей.
И не сохли никак
с горя
вёсла.

13. В отсутствие Эвтерпы 

В поисках музы клубятся поэты
в винных парах третьесортных кафе.
Ждут приключений и новых сюжетов
и ни о чём говорят подшофе.

Местный творец ловит бурю в стакане,
но без Эвтерпы спивается в дым.
Тонут слова в драпировках туманных —
я, мол, "не буду уже молодым".

Помнит, как тут зависали надолго,
даже дрались за её поцелуй,
чувственный шёпот и шарм недомолвок,
и за лукавое слово "люблю".

Осень свои подбивает активы —
позднее утро, дождливый сюжет.
Все персонажи болеют, но живы, 
и обойдутся сегодня без жертв.

14. Вечерние беседы с музой

Угаснет вечер и она придёт,
на стол поставит молоко и мёд,
горячий хлеб и юное вино.
Вздохнёт, поправит лиру за спиной:
— Что, снова ода?
— Нет, сегодня — гимн,
    прочесть?
— Не стоит…
Я неумолим — 
читаю звучно, с чувством, нараспев.
Она уходит даже не присев,
но обернувшись, тихо говорит:
— Тебя побьют, мой дорогой пиит!
Попробуй пантомиму или рэп,
а гимн порви — он нуден и нелеп.
Займись хозяйством сельским наконец!
Так вышло — по нему я тоже спец.
— Ну,  к посевным... я как-то не готов.
Наверно, стоит разводить котов?

16. Портрет танцовщицы

На холст нанёс мазок и затаился.
Волнуясь, на натурщицу взглянул -
Бесстыдна и прекрасна танцовщица,
Как будто выбор сделал Вельзевул.
Скромна и обольстительна до дрожи,
Невинно смотрит, оголив живот.
Писать бесстрастно даму невозможно,
И Модильяни, задыхаясь ждёт,
Когда опустит очи куртизанка, -
Так легче дух ему перевести.
И время подгоняет, скоро Жанна
Вернётся. Но поймёт ли? Бог простит…
Натурщица пышна, но грациозна.
Спустила лиф, чуть обнажив соски.
И Амедео ртом хватает воздух,
Ещё мазок - пленительный изгиб
Движений тела юной Терпсихоры
(так, восхищаясь, девушку нарёк)
Нанёс на холст. Желанна и покорна.
Со стоном опустился возле ног…
Ему так часто снится сон о леди,
Не разглядеть лица - на нём вуаль.
Портрет готов, но ту, которой бредил,
Не встретил в жизни мастер. Очень жаль…

17. Новейшая астрономия

...время закручивается в спираль,
сжимает землю голодным удавом,
только подумаешь:
– ну всё, пора! 
а уже поздно,
не нужно и даром
никому из десяти негритят,
вырвавшихся из моря острым клином:
мир ещё разгоняется, кряхтя,
небо –
синие китовые спины –
съëживается над зубастой горой
в лëгком облаке не по погоде,
преданные земле смотрят с тоской
как небо, сутуля спины, уходит,

время лютует, не видно ни зги,
не успевают зажигаться даже
золотистые звëздочки из фольги,
а звëзды всë дальше...

18. Из больницы

Вот такая заковыка,
Заковыка заковык.
Жизнь моя ко мне привыкла.
А уж я-то как привык.

Предлагают разлучиться.
Не на время - насовсем:
- Выбирайте, вот вам числа:
Пять, шестнадцать, двадцать семь.

Ну, а мы в ответ им:
- Кукиш!
Рано нам ещё под нож!
За мякину нас не купишь
На пятак не проведёшь.

Заковыку расковыкнем!
Руки в ноги - убежим!
Снова буду юным, прытким
И сто двадцать будет жим.

Танцы с хором и без хора.
Краковяк, гопак, брейк данс.
Так, что даже Терпсихора
Рухнет в обморок от нас..

Нужно лишь дождаться часа,
Чтоб отсюда да сюда.
И уже не разлучаться
Вплоть до страшного суда.

Но пока вот заковыка
В либертанго рваный ритм
Нас поймала,
В нас проникла
И огнём в груди горит...

19. Терпсихора

Чайки реют над фарватером,
мысли - в буйной голове.
С Терпсихорой мы на катере
проплываем по Неве...
Вертим  шеями  усталыми,
гид напротив  входит в раж...
Взгляд налево - Петропавловка.
Взгляд направо - Эрмитаж.

Терпсихора - одногруппница,
и  в окошке - теплый  свет...
Я тайком кошусь на спутницу,
ведь ее красивей нет...
Нос и губы офигенные,
нежен контур и овал...
Но вопрос есть во вселенную:
кто ж так девушку назвал?
Не прошёл сигнал о жалости
по вселенскому лучу
для меня с моей картавостью -
я вздыхаю и молчу...

20. Аграрное

Товарищ Первый, пишет Вам Двухсотый,
Чей дух на днях оставил-таки плоть.
Вы нас послали на сельхозработы:
Мол, поле брани малость прополоть.

И мы пололи, истово, в три смены -
Кто за гроши, а кто за просто так,
Не разбираясь, кто там овощ ценный,
А кто тайком бомжующий сорняк.

Но на другом конце того же поля
Ничуть не хуже был сельхозспецназ.
Мы их упорно день и ночь пололи,
Ну а они пропалывали нас.

Жару страды сменил внезапный холод.
Он познан мной на собственном горбу.
Уже три дня тому, как я прополот
И отдыхаю в цинковом гробу.

А там, где агро-драйв ничуть не хуже,
Расклад зеркален: холод, гроб  и труп,
И та же боль, и тот же тихий ужас
И в черных лентах флаги на ветру.

И кто теперь за весь базар ответит?
Мой визави молчит, немым под стать…
По факту нами здесь посеян ветер. 
Теперь потомкам бури пожинать.

21. Гармония

Я гуляю в парке по аллеям,
Где листва опавшая живёт.
Клён и ясень осенью болеют,
Дождиком болеет небосвод.

Прошлое и здесь меня нагонит:
С кем гулял я прежде - вспомню всех...
Белка несмышлёная с ладони
Без боязни щёлкает орех.

Будущего смутные наброски.
По оставшейся листве от ветра рябь.
В голове  вполголоса Чайковский,
Песней грустной осени "Октябрь".

Вот и дальний пруд. Над водной гладью
Музыка иная: "Summertime",
Всполохом - изысканный Вивальди,
Шёпотом, прощаясь, светлый Гайн.

Кабы знать, что день один остался,
Я его бы с милой в шалаше! ..
Не погубят душу диссонансы,
Если есть гармония в душе.

22. Где-то во Вселенной

“Земля, Земля, ответь…” - Хрипит динамик,
зажёвывает сдавленные звуки.
Уже который день подряд, не знаю,
нет связи с управлением в Кентукки...
Обидно - стать забытой всеми жертвой
чудовищно-нелепых обстоятельств,
отрезанному лавою из жерла
взревевшего вулкана от стоянки
"Серебряной ракеты" - звездолёта,
стоящего на взлёте "под парами".
За сутки не приблизил ни на йоту
черту спасенья... Но увидел грани
далекого, враждебного пространства,
в котором искажается реальность.
Сюда во время многодневных странствий
судьба меня швырнула экстремально...
Холмы росли здесь, превращаясь в горы,
а горы оживали и вращались,
потом исчезли, как мираж, огромный
хвост пыли поднимая на прощанье...
Покрыто кратерами, будто оспой,
"лицо" планеты, строившей гримасы.
А звёзды, миновав открытый космос,
дождём текли, сверкая звёздной массой...
Чарующие звуки издавала,
слегка дыша, субстанция планеты.
И я на передатчик с интервалом,
кодируя, записывал всё это...

Надеюсь, кто-то лет через пятнадцать
найдёт мои останки в звездолёте,
и в будущем в расцвет цивилизаций
моим потомкам с почестью вернёт их.
Погибшим не считайте, лучше будет
меня считать зашедшим в гости к Богу.
Вот так сложилось, и надеюсь - людям
мои усилия и жертвенность помогут…

23. Из ненаписанного

А я, ты знаешь, снова не пишу. 
Хожу, брожу и слышу белый шум
усталых улиц, вижу что-то где-то. 
Пью горький кофе или сладкий чай - 
но не пишу. И ты не отвечай
из своего невидимого лета.

Мои слова гуляют целый день
по бликам солнца, дождевой воде, 
жужжат, гудят, стрекочут и щебечут. 
А по ночам на кухне в темноте
они находят сотню важных тем
для разговоров, чтобы было легче
не оседать расплывчато и зло
на белый лист. Мне, кстати, повезло, 
что на столе закончилась бумага 
и авторучек жуткий дефицит - 
не написать ни букв, ни даже цифр. 
Да и конвертов нет, что тоже благо.

А вообще такая глупость, да? 
Нести на почту и ответа ждать - 
вот телефон, вот буквы, цифры, имя. 
Но это имя - просто белый шум. 
Я не пишу. Я не ... Мой парашют
из одуванов покрывает иней.

24. Странная ночь

Крадётся ласковая ночь…
Как в романтическом кино
Закат рубиновым вином
Течёт на крыши.
Луна, сквозь серые очки,
Глядит, как гаснут светлячки
В домах, что кажутся в ночи
На четверть выше.

До крови губ, до дрожи рук
Болезнен каждый тихий звук,
Что раздаётся наяву
За дверью тонкой.
И я отчаянно боюсь,
Что не сегодня, не в мою –
В чужую дальнюю семью
Войдёшь негромко.

Змеёй ползёт по венам ржа…
А ночь, рассудок сторожа,
Дремотой мир до точки сжав,
Спасает волю.
И в этом странном полусне
Ты не знаком, не близок мне,
И разум, чистый словно снег,
Тобой не болен.

25. ночь

Мне ни делами, ни словами не помочь.
Не отпускает ни на миг большая ночь.
Я натворил бы разных дел при свете, но
вокруг меня сплошная ночь.
Темно.
Темно…

Я написал бы заклинание от бед.
Я сочинил бы посвящение тебе,
сложил поэму и поставил бы кино.
Да только ночь внутри меня.
Темно.
Темно…

Исчезли бабочки.
Но осень ни при чём.
Я просто с ночью обручён. И обречён.
Ночь вездесуща. Мы с ней вместе, заодно.
Я слеп, как тысяча кротов.
Темно.
Темно…

Мне откровений и признаний не пророчь,
моя до дыр в груди прокуренная ночь.
Пойдём с тобой, посочиняем тишину.
Погладь меня по голове
и я усну.

26. Звездочёт

На стыке бледно-розовой пустыни
И трав, заиндевевших навсегда,
Под старым вязом с гнёздами пустыми
Милейший человек искал кота.

В мурчанье ветра, в складках листопада,
Надеясь, что он к ужину придёт,
Искал кота, сбежавшего куда-то
Седой, забытый богом звездочёт.

Казалось, что искать ещё не поздно – 
Мяукнул кто-то рядом, но исчез,
Мелькнул и недосчитанные звёзды
Смахнул хвостом с маренговых небес.

Старик о наших судьбах много слышал – 
Созвездия шептались иногда.
В свой телескоп, прижившийся на крыше,
Он видел всё, но только не кота.

Он видел, что дожди размоют осень,
Что млечный путь однажды истечёт.
Останутся лишь глупые вопросы:
А был ли кот? А был ли звездочёт?

27. Перезимовать

Слово «мы» болит, заживать не хочет. 
У судьбы ужасно корявый почерк, 
словно был придуман для одиночек. 
Подбери кисель ослабевших мышц. 
Вновь на старт - бежать километры дней, и
почему-то кажется всё длиннее
эта трасса. Серый рассвет бледнеет. 
И пищит в груди заводная мышь,
прогрызая ход, и другой, и третий. 
Ты один на маленькой злой планете. 
Пробегаешь город насквозь, ответив
на сто тридцать тысяч пустых звонков. 
А один, единственно нужный, робкий, 
заблудился где-то в гудках коротких 
и, устав стоять в бесконечной пробке, 
на трамвай запрыгнул и был таков. 
Финиш близко. Будет за кем победа - 
как всегда, неясно, и приз неведом. 
Ты б сейчас с пристрастием пообедал, 
и разбитым телом обнял кровать. 
Только не работает эта схема, 
и сопит старательно память-Хемуль: 
собирает марки, не зная, где мы
сможем лето врозь 
перезимовать... 

28. Уже не важно

Уже не важно, был ли ты любим.
В окне последним листиком сухим
упорно машет клён, встречая зиму.
И я машу и вглядываюсь вдаль:
потрескалась небесная эмаль,
крадётся снег – беззвучно, слепо, мимо.

Одна снежинка... Две… И пустота.
А может снова – с чистого листа?
Кивает клён мне, он бы точно понял.
Но я молчу, завариваю чай.
Я научусь – не думать, не скучать,
не вкладывать себя в твои ладони,
не трепетать, не растворяться, не…

Былое отражается в окне,
где тонет день, нырнув в предзимний омут.
Подмигивают тускло фонари –
болит? Терпи...
Вот так на раз-два-три
мурашки вместе с бабочками дохнут.

Врачует личный лекарь, «муррр» да «муррр».
Наш мир всегда не без наивных дур –
я здесь, а где-то ждёт тебя другая.
Такая вот любовь напополам…
А знаешь что? Катись ко всем чертям!
Я отпускаю.

29. Нормальное

Всё, эпилог - кульминации не случилось. 
Не говори мне о будущем, сделай милость.
Снова полночи упрямо чиню бескрылость, 
чтобы слетать во сне
в нет-и-не-будет, где можно забыть про взрослость, 
не беспокоиться, что же там до и после.
Но так и тянет повозку понурый ослик, 
полную дней-камней. 
Синим по белому - лето пропало втуне. 
Стелется небо под ноги чужой фортуне. 
Вечнозелёной свечой прорастает туя - 
странный мигрант в саду. 
Кутаю розы, белю алычу и груши,
Не говори ничего, я устала слушать. 
Скоро зима - бесконечна и равнодушна. 
Я за весной пойду!
Стану свободной и злой, одолею горы - 
что мне равнины и плоские разговоры?!.. 
Смотрит из зеркала кто-то с немым укором: 
типа – а разум где? 

Просто устала, не слушай меня, хороший. 
Выйду на улицу, птицам насыплю крошек. 
Серый рассвет. И приходит, незван-непрошен, 
новый нормальный день... 

30. Commedia diabolica

Такой расклад не снился даже Данте

В его аду, на дьявольской тропе:

Отбоя нет от бойких «команданте» -

На букву Ч, и Х, и Т. и П.

Чем дальше в лес, тем злее партизаны,

Которых там давно заели вши.

Их организм, измученный нарзаном,

Уже не бдит о здравии души.

А на полях завяли помидоры,

Поскольку нет, как не было, любви.

Содом в пылу общения с Гоморрой

Полцарства откусил у визави.

А та ему в отместку рвёт и мечет,

И клятвенно пророчит сущий ад.

Недолгий чёт сменил фатальный нечет

И заявил, что нет пути назад.

Все громче клич про «бьют не наши наших!».

И зуб за зуб, а значит – рать на рать.

Неясно кем заваренную кашу

Не так-то просто будет расхлебать.

Загнали в угол, аки турки курдов,

Оравы дум - ни бросишь, ни продашь.

В большом театре полного абсурда

Хохочет зал под похоронный марш.

31. Визит

Не сдал отчёт, не получил зарплату,
Не обнаружил истины в вине,
И тут приходит бодрая Эрато
Поговорить с тобою обо мне:

"Ну, как твоя?" – "Подстриглась, похудела,
И бегает на каблучках теперь.
Краса и гордость нашего отдела,
Поклонники толпой стучатся в дверь".

"А ты?" – "Рифмую страстно и прекрасно,
И в толстые журналы шлю стихи!"
Эрато смотрит на бутылку с красным
И видит краем глаза три строки.

"Пиши ещё!" – кружит, меняя галсы,
И резко говорит: "Пойду – дела!"
Опять ты музе скромно не признался,
Что пишешь хокку, и любовь прошла.

32. Короткий эпос

В его глазах уверенность и сила
Рождали путеводные огни,
И все, забыв про страх перед могилой,
Сплотились, чтобы следовать за ним.

Он знал аккорд, таинственный и странный,
Играл на струнах человечьих лир.
И возрождались города и страны,
Чтоб сделать совершенным этот мир.

С тобой он был и ласковым, и милым —
Нуждался и отплачивал сполна.
Да, ты его, конечно же, любила,
Поскольку для него была — одна.

Он мог оставить след на этом свете.
Но приговор УЗИ и малый срок.
И, глядя, как полощет листья ветер,
Ты вздрогнула и вышла за порог.

33. Какаду

А мы с тобой - два серых какаду, 
скользим нелепо лапками по льду, 
пытаясь стать пингвинами и выжить -
в реальности искристой и пустой,
и смёрзлись крылья, будто в минус сто. 
Хотя картинки летнего Парижа 
развесили на стенах ледяных. 
Мы ночью пересматриваем сны, 
в которых вновь друг друга виноватим -
в отсутствии то хлеба, то вина, 
игрушек на полу, рисунков нам, 
пижамок в незаправленных кроватях. 
А утром не находим нужных слов, 
и жизнь рядится в старый дом на слом. 
Тошнит от бесполезного уюта,
пугают тишина и чистота. 
Мы вдруг устали верить и мечтать, 
и как любить забыли почему-то...

Так и живём - два серых какаду, 
скользим нелепо лапками по льду, 
пытаемся хоть как-то отогреться. 
Но смысла в этом не было и нет -
знать, слишком плотно утрамбован снег
в остывшем сердце.

34. Котик на плече

Котик спит на твоём плече,
Ночь в окне превратилась в дым.
Я смотрю, и в душе — ничей
Становлюсь вдруг твоим, живым.

Ты вздыхаешь, мурлычет кот, 
Мир снаружи засыпал снег,
В сердце снова любовь поёт.
И становится всё ясней,

Что не нужно красивых слов
Для мелодии неземной. 
Целый мир для меня готов
Уместиться в тебе одной.

35. Багатур

Который год война. Который год
От непомерной боли и невзгод
Отчизна обескровленная стонет,
Недужит от батыевых сапог.
Мертвецким сном объят уставший бог,
А землю, нашу землю топчут кони.

От горя и черна, и горяча,
Погибших от стрелы и от меча
Баюкает в бескрайней колыбели.
Любви и скорби песнь её полна
По тем, кого оплакали сполна,
И тем, с кем попрощаться не успели.

Не нарушая дьявольской игры,
Орда возводит чёрные шатры,
Сжигает всё живое для забавы.
Ещё не знает проклятая рать,
Что многим вскоре в страхе умирать
От праведных мечей дружины бравой.

Что впереди безумный смертный бой.
Что русский витязь, посланный судьбой,
Сильнейших заберёт с собой навеки,
Как будто смерть сестра ему. Тогда
Его запомнит гордая орда.
Безумца. Багатура. Человека.

36. Комедия ужасов

А у нас в драмтеатре сегодня комедия Данте,
но она не божественна, как это было когда-то.
Постоянно трясёт, лихорадит наш мир беспокойный,
где жестоко господствуют смерчи, теракты и войны.

Здесь, в комедии ужасов, зрителя ждёт вечный саспенс.*  
Подивился бы этим страстям даже сам Станиславский.
Пусть наш внутренний волк свирепеет и рвётся наружу,
но Хичкоковский хоррор ни миру, ни людям не нужен.

Хоть судьба-режиссёр — своенравный и жёсткий абьюзер,
загоню шар сомнений и страхов я в дальнюю лузу,
Ведь стенать и заламывать руки сегодня не модно, 
Обменяю легко «казанoву» я на «квазимoдо».

Даже самых уродливых лиц там не стоит бояться, 
где безумствуют с чёрной душой записные красавцы,
где царит балаган из циничных душевных уродцев,
где — от Родины и до трусов — всё легко продаётся!

Как же хочется выйти однажды на общую сцену,
чтоб сказать во весь голос, что жизнь на планете — бесценна!
Что нам, детям земли — чёрным, белым, чужим и знакомым — 
нужно вместе прервать разрушительный этот перфоманс!

------------------------
* Саспенс — состояние напряжения, беспокойства и тревоги, 
которое возникает у зрителя, когда он ждёт, что произойдёт 
что-то опасное, страшное или неожиданное.

37. Молитва

Cохрани меня, Господи, можешь ведь, сохрани,
Не оставь мне дорог, что к безумию приведут,
Я сегодня слепа, я до края считаю дни
И бреду на погибель, бреду на свою беду.

Позади безнадёжный обрыв, впереди капкан
Пустотелых надежд и до боли похожих дней. 
Ты поймай, ты пойми меня, выслушай, зааркань
И сломаться не дай, я слепа, а тебе видней.

Не предай меня, Господи, слышишь ведь, не предай,
Погибала не раз, возвращалась на окрик твой.
Только что-то не так, словно просьбы мои – вода,
Словно занят своей ли, чужой ли душой, судьбой.

Ты вглядись в меня, Господи... Боже мой, пожалей!
Я разбилась о камни волнений и суеты.
Пусть осколки мои прорастут посреди полей
Вдоль тропинки, которую завтра подскажешь ты.

38. Танец Терпсихоры

Прибрежные серые камни
Под солнышком грели бока.
На мокром песке след недавний
Прибило волною слегка.

Едва шевелил ветер травы.
Сушил дряхлый чёлн своё дно.
И только дурман величавый
Всё думал о чём-то своём.

Тоской был весь берег охвачен.
И вдруг - появилась она:
Хитон тонок, полупрозрачен.
Под цвет молодого вина,

Изысканная фероньерка
Венчала копну из волос,
Стройна, грациозна и терпка,
Со взглядом, ввергавшим в гипноз.

Скучая, босыми ногами,
Тревожила стайки мальков.
Любуясь родными холмами,
Душа её пела без слов.

Внезапно послышались звуки –
(Возможно, рожок пастушка)
И девушка вскинула руки,
Взбодрилась как будто слегка.

Задвигалась мягко и плавно,
Порхая по глади речной,
И брызг фейерверки забавно
Сверкали на солнце дугой.

Рожок отдалялся. Всё тише
Чарующих звуков капель.
Запал танцевальный весь вышел,
Пропал наслаждения хмель.

Поникли прелестные плечи,
Расслаблена линия рук...
На берег спускается вечер,
Владыка свиданий, разлук.

Она уходила тропинкой,
И травы шептали ей вслед:
"Откуда ты, дивное диво?!
Открой нам, поведай секрет".

Листва на деревьях гадала,
Река шелестела волной,
И серые камни у вала
Не знали о деве такой.

Наслушавшись всякого вздора,
Им ветер отгадку сказал:
"Ведь это - сама Терпсихора
Сразила вас всех наповал! "

39. Зелёные сны

Зелёные сны сбываются неизбежно,
но смысл их неясен спящему до поры. 
Пробираясь сквозь тёмные проходные дворы, 
думаешь: так и снилось, теперь торопись, не мешкай.

Началось с нестрашного – стихи читать запретили. 
Для начала вслух, а затем уже вообще. 
Дальше больше: всенародно избран Кощей, 
предместья сожгли, а центр огородили.

И повезло, если выскользнул из района 
(документы проверили, процедили «иди»),
приказ быть счастливыми, всеобщий рай впереди,
облавы, расстрелы, лозунги и знамёна.

Город навеки проклят, и будет необитаем. 
Остаётся девять, всего-то девять недель. 
Забираем только историков и детей. 
И тогда, наконец, взлетаем.

=================================