А знаешь, хороший мой, каким красочным был мой день!?
Возможно, я покажу тебе своё настоящее –
не всё, конечно, а краешек лишь , чтобы похожий дзен,
ты, проникаясь им, мог и сам отращивать.
Это чувство, мой милый, было упоительно ярким таким –
таким радостным, что ни к чему было развлекаться прятками,
и свежесть скрывать, зацепившуюся холодком от реки,
и ветер встречный, охотно пойманный моими прядками,
и подсохший асфальт дорожки, отдачу упругих шин,
и проснувшуюся траву с веснушками мать-и-мачехи,
и удары сердца, сделавшегося разом большим-большим,
и неведомое «впереди», ставшее вдруг таким заманчивым,
и мотыльковые шорохи, ожившие с теплом в животе,
порхающие – от горящих лёгких до тонкого пояса.
И рвущиеся вдохи-выдохи – словно на большой высоте,
я так и летела бы прямо, без остановки – с горы до полюса.
А вернувшись, слушала звенящее тело и мышцы все,
наполненные ноюще-сладкой болью и от неё же ахала.
И для анестезии из заначки утащила последний абсент,
размешала с водой и крупным куском жжёного сахара.
Поделила медленно текущий вечер на небольшие глотки
И утратила с окружающим миром почти все связи, но
подумала, что нельзя его безмятежным таким оставить – теки,
и решилась вплести в него свои глюки и твои фантазии,
просто потому, что вообразила, что способна и так хочу.
Жаль, в зелёном тумане мастером слов не стал ремесленник –
и я не в силах описать события так, чтобы хоть чуть-чуть
ты поддался и дрогнул. Один единственный раз.
О, если бы…
О, если бы…