А давай побеседуем, не горячась –
вот смотри: ты приходишь в дежурную часть,
открываешь свой шкафчик и в нём оставляешь проблемы.
И не помнишь отныне, как пахнет сирень,
потому что в безумии чёрном сирен
остаётся лишь он – несгораемый символ эмблемы.
Саламандру бодрят и огонь, и жара –
словно только и ждёт, как начнёт пожирать
всё, что сможет сожрать, дикий зверь ослепительно-рыжий.
Он впивается в жертву, свирепо рыча,
и ты сам, оказавшись под действием чар,
увязая в гипнозе, подходишь всё ближе и ближе –
чтобы жадно, в упор, не мигая, смотреть
на неясную жизнь, на понятную смерть,
маслянистую копоть их впитывать угольной кожей.
Что тебе эта смерть? Что тебе эта жизнь?
Столько судеб ещё берегут стеллажи!
То, что сам ты живой, ощутишь, только все уничтожив.
Пусть горит на страницах чужая душа,
ты сжигаешь её, этим самым туша
жгучий факел своей и ужасных сомнений пожары.
Так чего же ты медлишь – давай, попроси
в опустевшие баки подлить керосин.
Вот! Теперь хорошо – нужный градус достигнут, пожалуй.
Выходи под багровые блики из тьмы,
и не думай, о том, что не сможешь отмыть
ни лицо, ни ладони от намертво влипшего шлака.
Говори, что спокойно вернёшься на пост.
Но тогда почему механический пёс
так ворчит на тебя в полудрёме?
И хочется плакать.