Голосим тут
Как звезды или лопухи.
На свете много есть стихий, но
Всех своевольнее – стихи.
- с 1-го по 15-е число месяца – прием стихов
- с 16-го по 30-е(31-е) – голосование
- 1-го числа следующего месяца – объявление победителей (первых три места) и начало приема следующей партии
Прием произведений окончен.
Начинаем/продолжаем терзать.
Голосим тут
====================================
Теперь он просто математика.
Теперь он прост, но в то же время и
Так сложен в страшном уравнении.
И вырывало жизнь абзацами,
На нереальность в сотой степени,
А море огненное ожило,
На ноль солдатика помножили.
Где вы, стратегия и тактика?
Где вы, суворовы и жуковы?
Не льёте слезы в горе луковом?
Вам эти мертвые солдатики
Ничем не портят математики?
2. Весенний день
Весенний день, щебечут птицы,
деревья шелестят листвой,
с небес тепло в лучах струится
на опустевший город мой.
Покрылись пылью в детском саде
качели и забытый мяч,
висит табличка на ограде:
«GESLOTEN», с подписью, санврач.
Иду один по тротуару,
в ближайший с домом магазин,
не веря тихому кошмару,
который создал карантин.
И всё, как прежде, в день весенний
цветут тюльпаны вдоль дорог,
лишь возле церкви куст сирени
засох, как траурный венок.
3. Река права
река темна, тревожна,
но жива.
волокна трав сплетает в кружева
и радуется каждому налиму.
река журчит, бурчит на куликов
и смотрит вширь, но видит далеко.
в нее ума небесного налили.
река седая, мудрая река
несет в себе леса и облака,
и солнце, и заплаканные ивы.
река близка,
смотри в нее, смотри,
в ней столько помещается внутри...
в ней - целый мир, большой и говорливый.
и мы приходим плакаться сюда.
вся наша боль -
песчинки да вода,
что вытекает струйками сквозь пальцы.
мы тянем время здесь, на берегу.
нас ангелы речные берегут -
кривых дорог потерянных скитальцев.
они-то знают: хрупок человек,
легонько гладят нас по голове,
выветривают хвори и тревоги.
река чиста.
река всегда права.
и кажется, что сами мы - трава,
проросшая щетиной у дороги.
4. спросить
я видел это собственными глазами:
в тот миг как вас силком уминали в гроб,
вы мне и небу какой-то пустяк сказали
но мне мешал вас слышать поющий поп.
и гроб уже был - как платьем - огнем обмотан,
и мне и к небу как звук разбегался смог,
и вы так громко, так страшно кричали что-то.
а я услышать опять ничего не мог.
здесь время вечным как горб наросло забором -
и глаз не мой и от сажи отмыт забор,
но перед троном моим всё бормочут своры.
и воздух голоса прячется свары свор.
не станут толще кости, ни уже штофы,
не будет мясо быстрее гореть, ни стыть,
коль мне наплачет палач вашей песни строфы.
но я боюсь до сих пор у него спросить
5. МУЗА /ИНТРОВЕРСИЯ/
В странном обличии Муза приснилась в полночь поэту –
шар под зонтом и в мужскую одежду одета.
Что-то зелёное в виде лица, без тела и кожи,
бедный поэт холодел и молил:«свя-тый боже»!
В сумраке слышались шорохи и невнятные речи,
в ложе земного царя засыпал поздний вечер.
Лунный шафран штукатурил крылом шершавые стены,
пыльная звёздность мерцала в цветах молибдена.
В рёбра земли врезались со свистом небесные стрелы,
в страхе поэт ощутил дрожь в коленях и взял парабеллум.
На смертном одре душа полетела над чёрной пустыней,
оставшись навеки юной и обручённой с богиней.
Сколько рыб в одной квадратной раме
Океана, втиснутого в реку?
Не смеши людей недословами -
Столько неподвластно человеку!
Чешуёво как-то в Заоконье…
Рыбы - говорливейшее племя!
Видишь, бьют челом об подоконник,
Обсуждают суетное время.
Сколько голосам, доныне грешным,
Бить о перепонки до увечья?
Заоконный мир безумно нежен…
Покорми же рыбок, человече!
8. Заводит песню....
Заводит песню осень у дверей,
А мы, вцепившись в летние мотивы,
Считаем голос осени противным,
У нас как-будто от него мигрень.
Не принимая пёстрой красоты,
Уходим в сплин, под тёмные зонты.
И, слыша дробный, бодрый стук дождя,
Кривим лицо, придав ему усталость:
"Ах, летом ярче и смелей мечталось,
Теперь же солнце, быстро уходя,
Укроет землю вытертой рогожкой,
И станет воздух стылым и тревожным!"
Бежим по лужам, видеть не хотим
Прозрачность неба, быстрый танец листьев,
Рябины спелой, сочно-рыжей кисти,
Росы хрусталь в ловушке паутин.
Жуём свою осеннюю печаль,
Упрятав плечи в старенькую шаль,
В глаза не глядя, крепкий чай глотая...
Быть может нам не лета не хватает?
9. Сентябрь
Разжав пожелтевшие пальцы берёз,
Оковы разбив, собираюсь в дорогу.
Из разного хлама, который берёг,
С собой захвачу я не так уж и много.
Сжигаемых веток дурманящий дым
Накроет дома синеватым туманом.
Сквозь мелкие капли парящей воды
Привидится ангел, забывший осанну.
Сентябрь, угасая, поплачет слегка
Над стопкой завязанных ленточкой писем.
Бумага сгорит, а слова к облакам
Из пепла взлетят, словно радужный бисер.
И всё позади. Только свежесть и боль
Останутся, и бесконечность дороги.
Cтук сердца сорвётся в глухую триоль,
Но быстро вернётся в размеренно-строгий.
10. Муж другую полюбил...
Муж другую полюбил -
эка невидаль!
День валяется в пыли,
в серой небыли.
Перейти свой Рубикон
осторожненько...
Раны лечат испокон
подорожником.
Ну, подумаешь, печаль,
я беспечная!
Зверобой да иван-чай -
всё залечено.
Солнце льёт на облака
медь из ковшика,
Подбирается тоска
драной кошкою.
Опрокинута - держись -
в небо лестница,
Искорёженная жизнь,
ох, не лечится...
и там, за экраном, мир опустел и замер,
отчаянный, безнадёжный, жалкий крик — помоги! —
был мною успешно удушен,— сдан экзамен.
Достойная сдержанность, comme il faut, bon ton,
покорность общественно-выгодному серому миражу
приличий, весомому в вирте не более, чем сон…
Сказать ли? Нельзя… Но я всё равно скажу:
Ты думаешь, я спала – хоть одну ночь?
Ты думаешь, я жила – хоть один день?
12. Обломный дождь
Теряю вечер у камина,
искрят поленья вкривь и вкось.
И дождь вгоняет с кислой миной
в меня тоску, как в стену гвоздь.
Листаю томик афоризмов,
хранящий сотни мудрых фраз.
Обломный дождь бьёт по карнизам,
и слышен ставен скрип и лязг.
Расстался луч с фонарной лампой,
коснулся книжного листа.
Погладил свет лимонной лапой
по шёрстке спящего кота.
Колго'тит вечер нудным бредом –
буянит ливень, как злодей...
Меня укрыл шотландским пледом
и в царство снов унёс Морфей.
13. Вирус войны
Какое счастье, - мы безнадёжно заражены!
К концу затянутой, непонятной зимовесны
мы поголовно поймали вирус войны —
бояться поздно, лечиться нечем.
Воюют все против всех — куда ни взгляни,
в Европе – ночи горящие, дымные дни,
всё так условно — где мы, где уже они,
идём на бойню, понурив плечи.
В США негры белых за всё на свете гнобят и бьют,
политкорректность — глобальный, впившийся в горла жгут
и чем азартнее в мазохистском восторге лгут,
тем туже петли на политкорректных шеях,
Огонь небесный в ближневосточном былом раю,
по всей земле братья братьев умело бьют…
И лишь у нас — благодать, тишина, уют,
правопорядок и конституцией веет.
Но нас порядком не сломишь, не усмиришь,
пускай в реале — железный покой и тишь,
мы в вирте бойни такие замутим – ишь!
Мы в пацифисты совсем не гожи —
исподтишка в душу плюнуть, жизнь втихаря сломать,
оклеветать, — где же ты, возмездие и тюрьма?
всех сладострастно послать, поминая мать, —
и снова в жизнь с благолепной, невинной рожей.
14. Период полураспада
Сирени терпкий аромат в окно открытое струится.
Рассвету вторит детский хор — роддома звонкий позывной.
Из-под щеки сбегает сон, перемахнув забор ресниц, и
слегка покалывает грудь молочной пенистой волной.
А в коридоре мерный стук — везёт тележку белый аист.
Сейчас в палате скрипнет дверь, войдёт и нас вознаградит:
немолодая медсестра вручит мне свёрток, улыбаясь,
привычным жестом показав, как приложить тебя к груди.
Такой безбровый и смешной, как хомячок с губой дрожащей.
Как долго ждали встречи мы, перебирая имена.
Три килограмма двести грамм щемящей нежности и счастья.
Как жаль, что папа не успел тебя увидеть из окна.
Не повезло, но не беда. Такая служба, что поделать!
Кому-то надо поднимать в свинцовость неба вертолёт.
Послали папу помогать зачем-то в Припять на неделю —
всего семь дней, вернётся он, Ванюшу на руки возьмёт.
*
городу было тягостно умирать
знать что смертельно болен всегда непросто
город надеялся это идет игра
он ведь наивный зелёный еще подросток
всё пробуждалось буйно цвела полынь
день выходной был горем как бритвой вспорот
пахло тревогой обманом и чем-то злым
сделался сразу чужим отчужденный город
ветер дразнился пылью дышал в лицо
иглами миллизивертов метя в спину
пыль оседала на чёртово колесо
чёрным трилистником на желтизне кабинок
город цеплялся город кричал за что
рокот колонны воздух на клочья резал
вверх уносился глубокий протяжный стон
боли и ужаса сосен рыжего леса
*
Ванечка, тише! Не плачь — разбудишь папу.
Папе так нужен сон, он ужасно слабый.
Знаешь, во сне всегда прибывают силы.
Спи, мой хороший. Мама с тобой, мой милый.
Глазки закрой. А я лишь сомкну ресницы,
Вижу её... шестую... опять больницу.
"Пусть он с семьей побудет, ведь лучше дома".
Взгляды отводят. Как мне эта боль знакома.
"Так получилось, прости, я не мог иначе".
В горле комок. Я не пла... Я уже не плачу.
Как похудел он, не думать о том пытаюсь.
Бледный, как воск, не горит, а тихонько тает.
Что-то латынью бормочут врачи уныло.
Я же иконку в подушку ему зашила.
Знахарка мне обещала отвар особый —
Быстро убьёт он и вирусы, и микробы.
Миелоциты, коварные эти, тоже.
Многих спасала она и ему поможет.
Пусть осуждают, мол, это обман и ересь.
Главное — это любить. Любить и верить.
*
Ванечка, милый! Что ты насупил брови?
Ой, извиняемся, доктор Иван Петрович!
Жаль, что отца совсем ты не помнишь, Ваня!
Как вы похожи — нравом, улыбкой, взглядом.
Также на помощь бросаешься безоглядно.
"Так получилось, прости, но так было надо" —
я утешаюсь часто его словами.
Ваня, у папы ржавчина ест оградку,
да и плита проседает, и стала шаткой.
Надпись в конце весны мы подкрасим сами.
Как ни старайся — краска зимой облезет.
Время всегда побеждает в тяжёлом весе.
Всё распадается, даже проклятый цезий —
стойкая к полураспаду только память.
Знаешь, сынок, а мы там недавно были —
в городе, что погружается в чернобыльник,
в точке, где жизнь распалась на два осколка.
Время заснуло там, будто проклял кто-то.
Город назад забирает себе природа.
Здесь через тридцать лет перед Новым годом
в центре на площади мы нарядили ёлку.
меня не будет -
земля и небо, и вода,
деревья, люди,
июля пойманного звон
в горсти счастливой,
и топот капель
по оконному отливу.
И вновь продолжится игра -
всё та же слякоть
кому-то скажет, что пора
в чернила плакать,
и будут новые вестись
о прежднем речи,
и переписан будет стих
ровней и резче.
А мне,
хоть будет всё равно,
а что там с ними,
ведь там забудется давно
всё, даже имя -
отрадно будет налегке
в засмертье топать
и знать -
пророс я в той строке
случайным тропом.
The odds are there to beat…"
A Thousand Kisses Deep. Leonard Cohen
И холод жжет огня почище на тротуарах без конца.
Среди рождественского гама, гирлянд и глянцевых обложек,
Где в каждом праведном жилище поют величие творца,
Мне чувство странное упрямо ерошит зябнущую кожу.
И руки свет на ощупь ищут, а им в ответ - вопросов тьма.
Сквозь дождь и ветер я носила в себе надежду на удачу,
Бравуре скармливая в пищу небес чахоточных корма
И туч трепещущих чернила, пока не вытошнит от плача.
Самим себе противны даже, как крысы, пробуют бежать
От уз бумажных стен наружу, но на поруки за пороки
У времени набор продажен - не светит нищим и бомжам.
А светит крысолова ужин в конце пленительной мороки.
И вихри тут же подхватили меня, в объятиях кружа.
У крыши сломаны стропила, и та, наверно, съедет скоро
В пустыню чувственных идиллий, где клятв просрочена межа.
И этот танец с ветром милым бессилию смягчает норов.
Но в этих призрачных глубинах привычно гибнут корабли.
А якоря наносят раны, а те рождают гематомы,
И в колере души повинны всецело узники глубин.
Здесь смех мой прежний, нынче странный, покоится в тиши - как дома.