БЕСПРЕДЕЛ-5. 1-й паратур: "Мир теней, или Обратная сторона Луны"

Как обычно, во время прохождения ВПК-5 проходит и параллельный турнир по тем же темам, что и основные туры.

 

Тему и задание 1-тура можно посмотреть здесь.

 

Конкурс анонимный, просьба до завершения голосования работы под своим именем не публиковать. Работы могут присылать как жители Пристани, так и прохожие "гости столицы", не говоря уже об игроках команд. Члены жюри тоже могут, ибо тоже люди. Почтовый адрес: vpk-bespredel@mail.ru. Условия два: работа должна быть свежей, написанной специально для текущего тура конкурса и не должна быть в числе участвующих в основном конкурсе.

 

 

 

==============

Голосуем тут

==============

 

 

Судили Сизифа — коварен, строптив, умен.
Рядили-гадали, какой приговор придумать.
Сошлись наконец на одном — до конца времен
Валун из желаний катать. (Олимпийский юмор!)

Сизифу по праву достался венец царя,
Без отдыха строил великий Коринф недаром —
Уперт и настойчив, но только и Зевс упрям:
Работа впустую — под стать для спесивца кара.

Изорваны жилы, истерты ладони в кровь,
Дойти до вершины осталось совсем немного…
С богами не спорят. Закон есть закон. Суров,
Но праведен гнев уязвленного смертным Бога.

В цветущей долине у моря лежит Коринф,
Раскинул ручьи многолюдных античных улиц.
В обитель Аида ушли чередой цари,
Давно Громовержца с Олимпа за спесь спихнули —

Сизиф породнился с гранитом, к судьбе привык,
Терпения, стойкости целому миру хватит.
Вершина — все дальше, людской аппетит велик,
А он не сдается никак и все катит, катит...

 

 

Тот, что был кораблем, утопает в прибрежном песке.

Ветер с моря - исчез, резко став молчаливым и старым.

Неподвижен теперь, не волнуем ничем и никем,

Левый борт вспоминает волны неуемной удары.

 

Правый с грустью глядит на скользящие вдаль облака.

В них мечты моряков и на беглое счастье надежды -

Будто женская грудь, ну а к ней Одиссея рука

Проникает сквозь ночь под покров невесомой одежды…

 

Этот бывший корабль сам когда-то мечты раздавал.

Белый парус манил бриллиантов и золота пуще,

Несмотря на туман и девятый неистовый вал,

Пилигримов морских, от оков сухопутных бегущих.

 

Гребни волн разбивал завсегдатай тропических гроз,

Словно цепи людских несвобод, под раскатами грома.

И о пользе борьбы не вставал у матросов вопрос -

Каждый бой опьянял посильнее, чем порция рома...

 

Нет матросов уже - всех извел неожиданный штиль.

Не горят маяки, обещая защиту от страха.

Якорь, съеденный ржой, не годится для сдачи в утиль.

Крики чаек вдали – как предсмертные охи и ахи.

 

Тот, что был кораблем, утопает в прибрежном песке.

Сожалеть о былом бесполезней стенаний гагары.

Неприкаян теперь, в беспросветной ночи и тоске

Левый борт вспоминает волны неуемной удары....

 

 

Спой, как солнце лениво ложится в багровые сопки,
А степные тюльпаны качает порывами ветра,
Как кудлатые тучи цепляют могучие кедры
И олени спускаются с круч по невидимым тропам.
Как плывут из далеких земель вереницей верблюды,
А на войлоке юрт зацветают спирали узоров,
Расскажи, почему лучше гор могут быть только горы,
Про озера напомни из жидких живых изумрудов.
Заведи бесконечные песни о сказочных тоях*,
О Великих Моголах, монголах, не менее славных,
О суровых законах кочевья и строгости нравов.
Про обманчивый зов миражей я все знаю, не стоит.

 

С луноликой Или́** наши судьбы похожи немного —
Я ведь тоже, как соль, растворилась в своем Карата́ле**,
По легенде, влюбленные разными реками стали —
Так и мы расплескались в предгорьях, на трудных порогах.

 

Мне бы вспять до намоленных родом курганов дотечь и…
Да глаза иссушила слезами, и вера ослабла.
Наиграй на варгане.
Вслепую, израненной цаплей
Полечу на мелодию,

К дому, что стенами лечит.

 

 

 

 

И что в тебе такого нахожу,
Я сам себе ни разу не ответил,
Твой образ чист и невесом, и светел,
И - вот беда - подобен миражу.

 

Какая-то волшебная петля
Незримая накинута на взоре -
Я отвожу опять его, но вскоре
К тебе покорно возвращаю взгляд.

 

Такое всем известно и давно,
И неспроста, похоже, решено,
Что главное увидишь только сердцем.

 

Чем глупо тщиться вновь о том сказать
Доверюсь лучше я своим глазам,
Бессильным до предела насмотреться.

 

 

 

Когда программа sglazdoloi-

izserdtsa.von не отвечает,

Не подключай истошный вой,

Сходи на кухню, выпей чаю.

 

Где в белый бабушкин фаянс

Вольются чернота и горечь,

Забудется отрада глаз,

Откроется слепая полночь.

 

Темно и не видать ни зги,

Цейлон горячий нежит нёбо.

Так прочищаются мозги.

Страдаешь? Пострадают оба.

 

В колодце тихо. Скользкий камень нем.
Однажды в день заглядывает солнце —
Чиркнет по грани стертого червонца
И в сумерки. Змеёй к сырой стене

Веревка льнет. Хватило б только сил
Дождаться. Он монету летом бросил...
Морозит. Наверху, похоже, осень —
Открою рот, все верно — моросит.

В поселке провели водопровод.
Скучаю, не бренчать даю зароки.
Его шаги в галошах по дороге!
Ползу отчаянно наверх. И вот:

Фуфайка, майка, кепка залихватски
Заломлена. Куда же ты пропал?
Моя судьба — прильнуть к твоим стопам
И броситься опять в колодец адский.

 

 

В форточку робко вползает с улицы
Тёплый солнечный вечер...
Жизнь приучила тебя сутулиться,
Прятать голову в плечи
И в монитор бесконечно пялиться -
В сонмы строчек постылых.
Всепобеждающий страх реальности
Снова дышит в затылок;
Тянет сбежать от тщеты и тлена - и
Сесть зализывать раны,
Вновь ограничив свою вселенную
Белым полем экрана;
Тянет зарыться в онлайн геройствовать:
Игры, войны, дебаты -
И ворошить в бесполезном поиске
Глупых слов килобайты...
И не смотреть, хоть и знать заранее,
Как проходят незримо
Вечер, и жизнь, и твоё призвание -
Мимо, мимо и мимо.

 

 

 

Пока медведи бродят по лесу,

и волки воют под Меладзе,

Госкосмосу усердно молимся,

из палок ладим пепелацы.

 

Знать, Ёшкин кот нагадил в тапки нам,

но пусть нелётная погода –

мы запускаем в космос Бабкину –

с надеждой, с верой, с хороводом.

 

Томится Йода в ожидании,

Дарт Вейдер кажет фигу хмуро.

Но мы задружимся с джедаями,

внедрим субботник и культуру.

 

Плоска земля и плохо вертится,

об том отдельный стих пишу я.

Завалим Малую Медведицу,

а там, быть может, и Большую.

 

 

Я вижу смысл по милости светил: есть выбор – проживать Чужого, либо – по грани виртуальности ползти, открыв закон, что рыба тухнет с нимба. Дорога к сердцу пламенно ровна, когда её пролижут планомерно, а всякое руно – кусок овна, смещающего смыслы нужной верой. Бревном в мозгу, но не в своём уме – украшенные провиденьем беды. Бог слеп, слепа Фемида, слеп Гомер, да будет так, осталось плюнуть в бездну и расписаться в том, что смысла нет.
Торт – с вишенкой в обойме – скорострелен.
Убийственнее тьмы – лучистый свет, что ждёт в конце постъядерных тоннелей.

 

В неизведанный мир, любопытством гонимый, лечу непреклонно,
И в родную галактику вряд ли когда-то вернусь.
Нить Персея-Пегаса, скопление Девы, рукав Ориона.
Путешествие, полное бед и опасностей — пусть!
На роду мне написано странствовать, мыкаться — быть астронавтом,
Одолею шутя бесконечный парсековый тракт
И погибну однажды в далёкой туманности—  может быть, завтра,
А возможно, ещё поброжу между звёздных ватаг.
Утомился, но верю — навстречу подует космический ветер.
Сам себя подгоняю: давай же, скорее, скорей!
Прилечу и скажу разноцветной встревоженно ждущей планете:
— Здравствуйте, я Апофис! Тут мимо пролетал... Мне просто посмотреть...

 

 

С прядей волос, словно с веток, срываются птицы. Не спится.
Космос внутри бесконечно звучит, беспредельный, как море.
Осень — тоской безответной по голым лесам, как волчица.
Руку протянешь — и Млечный обронит звезду на ладони.
Это ли путь твой — по веткам и мхам, изумрудным, пьянящим
Запахам прелого леса и яростно-алой рябины?
Древнего зова почувствовав силу, над соснами пляшет
Вящий рассвет, опаляя зарницами лапы и спину.
Может быть, лебедем лучше скользнём, в облаках исчезая?
Серая шерсть побелела, и ветер пушинки сдувает.
- Девушка, птица, волчица - сегодня ты кто?
- Я не знаю…
Кажется, только мгновенье спасает,
У самого края…

 

 

Ты прошёл до конца  ровно восемь прямых путей, 

столько знал, что хватило б на тысячу заратустр. 

Но слова говорил и дела совершал не те, 

потому что внутри был всегда бесконечно пуст. 

 

Ты - кусок янтаря, замерзающий в толще льдов. 

Бесполезно-красивый... Без радостей, без интриг

жизнь свою проживал. Так - не Дьявол, не Саваоф, 

хоть стремился к вершине, но не был ни в чём велик.

 

Ты идёшь на закат... Скоро время, сгорев дотла,

не оставит тебе не малейшего шанса жить. 

А сейчас что осталось? Мадеру глушить с горлА

и бродить в лабиринтах сознаний, как Вечный Жид. 

 

Не успел до отплытия? Можешь пойти пешком, 

налегке:  рюкзачок и единственный друг - манул. 

 

До  краёв, словно чашу, наполнив себя добром,

 

На землю небо падает свинцом,

осенний ветер оголяет ветки,

а некогда весьма уютный дом,

становится не крепостью, а клеткой,

 

в которой от прошедших октябрей

проникших внутривенно и подкожно

согреться у холодных батарей

не стоит и пытаться –  невозможно.

 

Нельзя вернуться и нельзя вернуть,

нельзя исправить, сделать по другому…

Бессильной злобы поднятая муть

осядет на безвинную икону.

 

В душе – окрошка, в мыслях – винегрет.

Затягивает страх петлю всё туже:

панически боишься умереть,

хоть болен, слаб и сам себе не нужен.

 

Что с верою, сомнительной весьма,

что с дьяволом рискованные танцы,

но всё труднее не сходить с ума

и знать, что не получится остаться.

 

 

 

«Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,

Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —

Оттого что в земной ночи я вернее пса.»  Марина Цветаева

 

Однопартийный Хатико партизан,

Улыбаясь, вешает всех собак.

Пусть надвигают повязку –

вам

на глаза.

Говорят:

 –  Дело ваше…

Дело давно – табак.

Правда бомжует, прячется под мостом.

Ходит счастье –

пó миру…

 

словно слухи.

Мы же упорно смотрим собак вальсок,

В наши кепки смотрят собачки-слуги.

 

Пусть отнимают –

правильный мёд у пчёл…

По-собачьи, жабой желая всплыть.

Если облают, значит ли, – обречён?

Я умерю вашу…

собачью прыть.

Вечно вешают…

С ящиков лишь «ля-ля…».

Виртуально бáбшлят, сшибая ульи –

Плоской кажется круглая мать-Земля!

 

Да,

я люблю слонов…

Но не слонов-питбулей.

 

 

 

Смуглые плечи, гитары чеканный звон,
танец манит позабыть о своих печалях.
Женщина-Чили для гринго, что чудный сон,
тот, что качает прибой под луной ночами.

Если твой предок индеец и ты бедняк,
значит, ты –  воин,  борись, пусть тебе – шестнадцать,
"завтра" не будет: патриа и либертад,
выписан ордер на пулю, как может статься...

Если в шестнадцать не вырос борцом со злом
и не фасонил бородкой под Че Гевара,
не торопился пустить старый мир на слом,
значит не жил, и свобода тебе – не пара.

Если же вырос и выжил назло богам,
тем, что меняют твой мир барышам в усладу,
значит, амиго, ты в теме и ты попал.
Лай пулемётов.
– Давай-ка махнем в Сантьяго?

Там лишь поймёшь, кто ты есть задрожав лицом.
Лестно казаться, но быть, умирать– больнее.
Юность проходит болезнью, как страшный сон.
В красном Сантьяго поэт не встал на колени.

Стоны арены, трибуны безгласной крик,
топот полковников, бьëт пулемёт.
– Слыхали?
Пальцы раздроблены, лëгкие  –  в дыры, хрип, –
на стадионе убит поэт – Виктор Хара.

 

 

 

Мелькали тени в небе, за спиной,
а он шептал о притче во языцех.
Грех застил разум. Загнанный изгой
не мог понять, простить, остановиться.
«Куда бегу? Нагой перед собой.
Навечно стану прОклятым скитальцем.
Молитву вспомнить бы. За упокой.
Вернуть нельзя, а верить - святотатство!»
Скулил в груди побитый Минотавр,
упёртый рогом в зеркало двуличья.
Злой амок, охвативший как угар,
был горек для безумца и токсичен…
Сглотнула память вырванную суть,
в которой смесь добра и червоточин
рождала яд. Металась, словно ртуть,
в нём гордость, от порывов страха корчась.
«Подлец и трус? Как осудить легко.
А он смотрел. И знал. Жалел, как будто.
Быть может, кто-то там во тьме веков
запомнит жертву и поймет Иуду.
И падшие над пропастью летят.
Пусть миг всего, но будем с ним похожи»…
Пронзил кинжал «от мозга и до пят»,
оставив тело остывать порожним.
В ту ночь вошли в обетованный ад,
безумцы, доведя себя до края.
Чуть дольше, правда, мучился Пилат,
умывший руки.​ Чист, но неприкаян.

 

 

 

О, королева, только не реви!

Твой фаворит контужен на дуэли!

Нет, с кем он дрался мы не разглядели.

Такой конфуз, но это se la vie.

Миледи, право слово, будь мудрей.

Желанный, нежный... Завтра будет новый,

ещё и лучше. В этом что такого?

Слегка смазлив, и то за счёт кудрей.

Умён, бесстрашен, искренен, горяч?

Таких в округе нашей каждый пятый.

Зачем упрямо ищешь виноватых,

и верещишь фальцетом - "где палач?"

Палач в запое третий день подряд.

Могу понять, запьëшь с такой работой,

без выходных и отпуска. Ну, что ты,

какой тут бунт?! Так... люди говорят.

А я молчу, как рыба. Нем и глух.

Возможно, думать научился громко.

Потише думать? Ладно. В общем, Ромка,

ну, Ромуальд, дворецкий вызвал двух,

а может трёх, отличных докторов...

Не мямлю вовсе, говорю, как было.

Что? Не сказал? Конечно, не убило -

его убьëшь... Детина - будь здоров!

Врачи смотрели, говорят, что жив.

Но подожди, сейчас о самом главном!

Такое дело... как бы это... ладно...

Присядь вот тут, а лучше полежи.

О чём был спор и что пошло не так,

любимчик твой сказать пока не в силах.

Бежал ли, гнался, только на кобылу

с балкона спрыгнул. Вроде высота

была не слишком и вокруг светло,

но приземлился очень неудачно.

В покоях он. Лежит болезный, плачет

и проклинает жёсткое седло.

Увы, mon cher, но это se la vie.

Твой фаворит теперь не для любви.

 

 

Оставь меня в покое, Папа Карло!
Не смей в кору вонзаться долотом.
Хочу лежать. Придумал ты шикарно:
Пилить меня и мучить не за что.
Не буду Буратиной. Лучше в брёвнах.
Ещё потом и в школу... дай поспать.
Ожить я не хочу определённо —
В поленнице уютно, словно в СПА.
Что, я сказала "СПА"? Оговорилась.
Спагетти, говорю, иди поешь.
Ко мне не прикасайся, сделай милость,
И не питай беспочвенных надежд.
С работы, словно с адской лесопилки,
Пришла, свалилась... Пыль в квартире? Пусть.
Ты что, как Папа Карло, бодро-пылкий?
А я бревно. Бесчувственное. Хрусть

 

 

С разбегу выйдя из себя,
cижу во тьме на скользкой крыше,
молчком, обиду теребя.
Что делать?  —  вышла, значит вышла.
А вне/меня/емая ширь
так невозможно бесконечна — 
забытый намертво пустырь,
под слоем пыли бессердечья
и бестолковости того,
кто и не видит, и не слышит.
Пустились мысли в хоровод,
выстукивая степ  на крыше,
а с ними ревность.
Между тем,
бесчувственный и безнадежный,
с охапкой вымученных тем,
ты там, в себе, и не встревожен.

А я на крыше, вне себя!
А ты в себе. И не скучаешь,
не унывая, не скорбя,
как танк, и даже с чашкой чая.

Ну хоть намёком о таком,
что окрыляет и лягушку.
А ты —  своё и не о том...
Сыта по самую макушку.

Но я вернусь... И я пришла,
назло пугающим прогнозам,
назад, с обломками весла.
И даже выпуклые слезы
не исказили правду глаз.
А ты, невинно улыбаясь,
вдруг песней встретил. И о нас!
Мой бог, наверно, я слепая…

 

 

 

Был вторник, чёртов холод и трамвай.

– Давай забьём на школу? – А давай,

(мы всё равно не сделали домашку).

За ворот куртки снега намело.

Не продают кадарку и мерло

(– А ваши где родители? – А ваши?)

 

В подъезде пахнет кошками и мхом.

Допить, заесть, не думать о плохом

(неопытные руки грудь сжимают).

Почти не дышим, слух настороже.

Залаял пёс на третьем этаже

(я вздрагиваю, значит - я живая).

 

Потом курю с бесчувственным лицом,

качусь под горку пятым колесом

(а думаю про ёлку и про рыбку).

В наушниках – Ванесса Паради.

Хочу стихами плакать прекратить

(и расписаться скомканной улыбкой).

 

 

 

 

Когда уходит счастье в мир теней,
Сгорев от ядовитого укуса,
И в Тартар забредёшь в разбитых чувствах,
Но без толку, будь трижды ты Орфей.
У зависти стремительный бросок,
Не спрячешься – безжалостно смертелен –
Когда змею за пазухой пригрели,
Она себя проявит, дайте срок.

Не верит в то, что в жизни – баш на баш,
Она же мастер ловкого коварства!
Гордясь, придёт итогом любоваться.
Но вскоре спишут и её в тираж.
Такая вот логичность бытия...
...Укрыла отголоски счастья память,
И ради них нельзя, сдаваясь, падать.

А ты пока шипи в траве, змея...

 

 

 

Мы не закончили с тобой.
Смотреть ещё невыносимо,
как бывший садом сухостой
впадает в медленную зиму,

как тонут постепенно дом
и пёсья будка в снежной мути.
Возможно, кто-нибудь потом
с приходом марта нас разбудит.

Кошмары из ночных глубин
исчезнут, словно тени в полдень.
Сейчас не надо, не люби.
Нельзя забыть. Не время помнить.

У каждого – своя вина,
свои дрожащие осины.
И свет,
и снег,
и ночь длинна,
и лает взбалмошная псина,
которую не поделить.

А мы сидим и смотрим молча,
как паучонок тянет нить.

Мы не закончи…