«Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное — женское — счастье мое!»
Когда она бежит домой с работы,
По бездорожью, а вокруг – ни зги,
И волочёт пакеты и отчёты,
И старые на шпильках – сапоги,
Отец и мать для дочери и сына
Все семь кругов бежит по январю.
Когда… короче, женщину России,
Всегда, как новый день, боготворю!
И даже, если непривычно, вроде –
Как будто сбой системы бытовой:
К столу садится, набирает в ворде:
«я вас люблю… любила…боже мой!»
Все в доме спят: посуда, кошка, дети,
Сервант облезлый, книжек скучный ряд,
А у неё катрен – второй и третий,
С ней рифмы, как живые, говорят!
Сквозят давно не крашенные рамы,
Свет ночника ложится на плечо.
Да… женщине в России Мандельштама
Сам Бог диктует строки. Кто ещё?
О! Сколько их идёт по краю бездны
Цезур, анафор, подлостей мужских,
И ничего: ухожены, прелестны
Не сдулись, понимаешь, не спились.
Когда она бежит домой с работы,
По бездорожью, а вокруг – ни зги,
И волочёт пакеты и отчёты,
И старые на шпильках – сапоги,
Отец и мать для дочери и сына
Все семь кругов бежит по январю.
Когда… короче, женщину России,
Всегда, как новый день, боготворю!
И даже, если непривычно, вроде –
Как будто сбой системы бытовой:
К столу садится, набирает в ворде:
«я вас люблю… любила…боже мой!»
Все в доме спят: посуда, кошка, дети,
Сервант облезлый, книжек скучный ряд,
А у неё катрен – второй и третий,
С ней рифмы, как живые, говорят!
Сквозят давно не крашенные рамы,
Свет ночника ложится на плечо.
Да… женщине в России Мандельштама
Сам Бог диктует строки. Кто ещё?
О! Сколько их идёт по краю бездны
Цезур, анафор, подлостей мужских,
И ничего: ухожены, прелестны
Не сдулись, понимаешь, не спились.
На кухне, у станка, у колыбели,
На форуме, на сцене ЦДЛ –
Вам всем, кто в схватке с жизнью не робеют,
Осанну эту длинную пропел.
На форуме, на сцене ЦДЛ –
Вам всем, кто в схватке с жизнью не робеют,
Осанну эту длинную пропел.