Пришёл, а дома Борменталь,
профессор Мечников, да совы.
Пёс Шарик вещи разметал
и краковской блевал особой.
Но патефон не замолкал,
и пролетарский хор за стенкой
выл так, что завидно волкам,
и голосила стервь-соседка.
Вот так порой погладишь пса,
и вдруг подумаешь – гипофиз!
А над Пречистенкой гроза,
и скальпель лень искать, и пофиг,
что физиологи орут
и где-то даже рукоплещут.
Ведь спросишь сам себя: Warum?
И скепсиса сжимаешь клещи.
Нет, Шарик, не душить тебе
котов, и Зину не тиранить.
Не преумножить зла и бед,
не стать героем на экране.
Ни Каутский, ни Энгельс, ни
учёных немцев переписка –
твой пёсий ум не опьянит.
Вот поводок тебе и миска.
А Вяземская – пёс бы с ней.
Мне недосуг, в Большом - «Аида».
Та-ри-ра-ра... Мне всё ясней,
что и мандаты здесь для вида.
Озвучивает льстец-тапёр
газет советских заголовки.
Хам Швондер валенки попёр,
и с ним Пеструхин и Жаровкин.