Александр Блок
Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
======================
Стихотворения команд:
2-1. Прабабушкин сундук
На чердаке, в плену забвения,
Где челноком снуёт паук,
В тенётно-пыльном заточении
Нашла прабабушкин сундук.
Стоял в углу, совсем заброшенный,
Ненужный в суете квартир.
Смахнула пыль с него и … прошлого,
Открылся незнакомый мир.
Внутри, под шёлком синей скатерти,
Весь раритет, сто лет храним
Святой иконой Божьей матери
И фотографией родни:
Тетрадка, желтая от времени
И тронутая молью шаль,
И шляпа с траурными перьями –
Давно забытая печаль.
И перьями, как будто ранена,
Не поднимается рука
Расстаться с прошлым.
Видно, рано мне
Всё выбросить из сундука.
В том убедило озарение:
Когда-нибудь, на склоне дней
Вложу и я стихотворение
В сундук прабабушки моей.
2-2. Серенада
Боюсь, что это не поможет:
Ждать лучших дней, залечь на дне...
Пульс учащен, а в снах - все то же:
Театр теней в твоем окне
Да, я совсем не Нострадамус,
Но сон был в руку, и вполне,
Что однозначно, настрадаюсь.
Зову, а эхо вторит мне.
Посредством, но не ради денег,
Живу, любви же - через край.
Осилю тридцать шесть ступенек,
И вот он, долгожданный Рай...
Закрой И-нет, пусть ждут Парижи,
Дождю окошко отвори!
Пока гнездо совьем поближе,
У матушки моей, в Твери.
Скрыт месяц за фатой тумана
( Иль это только снится мне? )
На крылышках самообмана
Лечу на свет в твоем окне...
2-3. не спеша
Шажок за шагом. Не спеша
(Хотя и не тихоня).
Несу как будто малыша
В протянутых ладонях.
И оступиться не могу,
Нет права на падение!
"Будь осторожнее!" - в мозгу
сверчком предупрежденье.
Иду как будто бы по льду
(Наверно выгляжу смешно).
Зачем так медленно бреду?
Мне чьё-то солнце вручено.
2-4. Застыло Время…
Остановилось на обочине,
Застыло Время… Видно, кончилось.
Надежда болью обесточена.
И исполняется пророчество
О том, что сказка – только краткое
Мгновенье – то, где радость плещется…
Но Время тает шоколадкою
В ладонях сна, чьё имя – Женщина.
И растекается под ноги ей –
Покуда счастье крылья вскинуло…
Но станет Время недотрогою,
Когда любовь судьбу покинула…
И на секундной стрелке тоненькой
Повиснет груз – моё отчаянье.
Не засыпается, не стонется –
Минуты капают печальные…
И все души моей излучины
В тиши ночей, что стала вещею,
Твоим молчанием измучены…
Но я молчанию обещана…
2-5. delirium cordis*
Ах, оставьте, оставьте…
Остыли
поэтические протуберанцы.
Просто так расскажу, потому что
ни черта вы не помните, или
ни черта вы не знаете.
Были…
и каникулы, и деревушка…
Ах, оставьте, оставьте смеяться,
сантименты, мол, ясное дело,
мол, у каждого есть такая —
над рекой луговой, на горке.
В общем, мы, ленинградские девы,
(что ж так сердце… не отпускает?)
в сельский клуб «на кино» и на танцы,
километров за пять, просёлком —
устремлялись туда.
Время плыло —
муть «застойная» (так говорилось)
и привычная бедность…
Однако,
там впервые являлся Лорка
в чёрно-белом «Кровавой свадьбы»:**
«… лепесточек, конь взял и заплакал…»
Без конца обрывалась плёнка,
ржали парни, шикали бабы…
…
Ах, гитара — испанская страсть!
И «далёко» же было «иттить».
Да ещё, на обратном пути,
темнотища — хоть выколи глаз.
Но испытанные остряки —
деревенские — провожали,
и на тропке, что вдоль реки,
с ног мы стряхивали сандалии…
…
Что ж так холодно нынче? На сердце, как будто снег
намело, не уснуть, сука-память неволит
(пыль просёлка, впитавшая солнце, смех…) —
фантомные боли.
*delirium cordis (лат.) — сердечная аритмия
**«Кровавая свадьба» — фильм по пьесе Ф.Г. Лорки (Испания, 1938)
2-6. Посвящение Ахматовой
Всегда одна. И что же? Нравится?
Морщины у бровей вразлет.
Прижав к груди котомку старицы,
Полумонахиня идет.
Всегда одна. По той же улице.
В один и тот же хмурый хлев.
Ступает гордо, не сутулится –
Несет полублудница хлеб.
И так всегда. С душой израненной,
(все помыслы ее чисты),
Дыша духами и туманами,
Идет Ахматова в Кресты.
2-7. Вечером
Перекликаются над городом
Гудки трамваев и машин,
Небесный ситец - просто здорово -
Большими звёздами расшит,
Под крышами - как будто в улее -
Семейство каждое жужжит,
Уставший муж ( что рыба снулая )
Натачивает - блеск! - ножи.
Уныло сын терзает классика,
( Десятиклассник, вес - под сто ),
Рисует дочка головастика
С огромным радужным хвостом...
- Над озером скрипят уключины -
( Ах, давним летом.. Синевир..
Как спали мы с тобой, измучены
Вином студенческой любви..
- А помнишь?..) Спит свекровь за стенкою,
Храпит - хоть из дому беги,
Соседка (вроде кличут Ленкою)
Печёт бойфренду пироги.
Закрыть окно ( как пахнет выпечка! )
Сынок, учебники сложи!
И - с тошнотворною улыбочкой :
Единственный! Оставь ножи!
2-8. Солнечный пир
. . . . . . Случилось это в проклятый год,
. . . . . . который назвали потом годом
. . . . . . "солнечных пиршеств".
. . . . . . А. де Сент-Экзюпери "Цитадель"
Когда пирует в небе солнце,
Горячий воздух дик и глух.
Напиться спустится к колодцам
Весь в белом пламени петух.
Клюёт на дне колодцев звёзды
И топчет высохший песок.
Насмешкой - ночь, минутный отдых,
А после - жизни на глоток.
Здесь смерть звезды страшней засады,
Страшней, чем вражеский налёт.
Летят песчинок мириады,
А караван ещё идёт.
. . . . . . который назвали потом годом
. . . . . . "солнечных пиршеств".
. . . . . . А. де Сент-Экзюпери "Цитадель"
Когда пирует в небе солнце,
Горячий воздух дик и глух.
Напиться спустится к колодцам
Весь в белом пламени петух.
Клюёт на дне колодцев звёзды
И топчет высохший песок.
Насмешкой - ночь, минутный отдых,
А после - жизни на глоток.
Здесь смерть звезды страшней засады,
Страшней, чем вражеский налёт.
Летят песчинок мириады,
А караван ещё идёт.
Как бабочка, к земле приколот,
Устанет биться караван.
Последний и смертельный холод…
…всегда мираж. Обман… Обман.
2-9. *** (Бессмысленно кривится диск луны...)
Бессмысленно кривится диск луны,
И звёзды нынче светят бесполезно.
Нависший сумрак тяжек и уныл
Сродни ипохондрической болезни.
Жара июля властвует в ночи
Жестоко задушив ростки прохлады,
И ветер обессилевший почти
Приник к земле, отбросивши браваду.
И взор, цепляясь из последних сил
За слабый огонёк ночной лампады,
Туманится. О, Господи, прости -
Слетает с непослушных губ хрипато.
Уходит жизнь за выдохом. Свинец
Вливается по каплям в сухожилья.
Заносит серп судьбы небесный жнец
Под балахоном расправляя крылья.
2-10. Натюрморт
Графин и парочка стаканов,
К ним огурцы и бутерброд,
А в вазе пламя из тюльпанов,
Пусть лаконичен натюрморт.
В окно чарует вид ландшафтом,
Цветут деревья и кусты,
Мы по закону брудершафта
С тобою перешли на "ты "...
Всё выпито.Осталась малость,
Совсем чуть-чуть на самом дне,
Теперь совсем не сомневаюсь -
Я знаю: Истина в вине.
2-11. На кончике карандаша
Дыша духами и туманами,
дамасской ночью и тюрбанами,
московским шиком, римской славою,
токийской сакурой шершавою,
живым теплом французских булочных,
романтикой старинных улочек,
парю над крышами коричными,
фонтанами, дворами, бричками,
над тиходолами, майданами,
над всеми сразу океанами,
дворцами, танками, колоннами,
над убиенными, влюблёнными,
лечу в открытое окно,
где шторы легким полотном
колышутся. Моя душа
на кончике карандаша
уже давно сосредоточена —
я лучший мир пишу для дочери...
2-12. Летнее
Над скукой загородных дач,
Чванливо, гордо
Стоит светило, как палач,
С ехидной мордой.
Сжигая зноем всех и вся
Бесцеремонно...
А кошка Баська - на сносях-
Немного сонна.
И разомлевши от жары
В теньке, под вишней
Вдыхая запахи коры
Легонько дышит.
Мне позавидовать бы ей,
Большой и толстой.
Плюет на все - лишь поскорей
Родить потомство.
А в нашей жизни - суета,
Счета, заботы.
Пора с катушек мне слетать,
Кончать работать.
И рядом с Баськой примостив
Себя - такую,
Мурлыкать томный ей мотив
Мур-мур смакуя.
Чванливо, гордо
Стоит светило, как палач,
С ехидной мордой.
Сжигая зноем всех и вся
Бесцеремонно...
А кошка Баська - на сносях-
Немного сонна.
И разомлевши от жары
В теньке, под вишней
Вдыхая запахи коры
Легонько дышит.
Мне позавидовать бы ей,
Большой и толстой.
Плюет на все - лишь поскорей
Родить потомство.
А в нашей жизни - суета,
Счета, заботы.
Пора с катушек мне слетать,
Кончать работать.
И рядом с Баськой примостив
Себя - такую,
Мурлыкать томный ей мотив
Мур-мур смакуя.
2-13. Затмение.
Глядит толпа тысячеглазая,
В зенит бинокли навели...
Наукой звёздною предсказано,
Что тьма накроет пол-Земли!
Затменье солнечное сбудется,
Раз в небесах предрешено.
Луна – завистливая спутница
Такого дня ждала давно...
...И час настал моментом истины.
Планет нарушен паритет.
Сквозь дымку облака бессмысленно
Кривится диск – и меркнет свет...
На солнце тень заходит с запада,
Вползает тихо, как змея:
– Ну что, светило? Место занято!
Теперь хозяйкой буду я.
Пусть все любуются красавицей!
Повиснет сумрак над Москвой...
...Но солнце снова улыбается,
Сияя круглой головой.
Не суждена во время оное
Луне дневная благодать,
Зато поэты и влюблённые
Её ночами будут ждать.
2-14. Концерт старинной музыки.
Когда старинные мелодии, затихшие
Под слоем времени, вдруг обретают звук
И оживают золотыми многостишьями
От взмаха трепетных, согретых сердцем рук,
Когда с достоинством пространство воскрешённое
Вплывает в залы, принося иную стать,
Я замираю, этим действом восхищённая,
Дивясь величию воздушного холста,
Творящих музыку роднит такое знание,
Что чуть не сгинуло под спудами эпох,
В усталый вечер проникает утро раннее,
Звучащий выдох хочет свежим сделать вдох.
Такая собранность, наполненность, изящество!
Забвенья нет, свободны смертные от пут,
Встречая прошлое, ликует настоящее,
И все души моей излучины поют...
2-15. Эклектика.
Куда б ни плыть, всё будет правильно.
Ведь нет ни цели, ни забот.
Сегодня врежешься в Аравию,
А завтра в Штатах будет плот.
И вижу берег очарованный,
Когда в гробу с принцессой сплю…
Весьма недолги будут проводы,
С волнами равными нулю.
Но тишь да гладь ещё не грезится
И нет желания в покой.
Порежу я Луну на месяцы
Своей мозолистой рукой.
А Юлий плавно станет Августом
И не достанет Юний Брут,
Тех, кто сбежал к агавам-кактусам
В стремленье к вечному добру.
А там зима ломает путника
На сотни мелких медвежат.
Как хороши в сугробах лютики
И как щедра моя душа.
2-16. Давным-давно…
Давным-давно, когда большие тополя,
казались выше, чем небесный купол синий,
бумажный змей соревновался ростом с ними:
с восторгом мальчик рыжий бегал по полям,
зажав в ладошке крепкий тоненький шпагат.
Змей часто думал: «...вот бы лето не кончалось!..»
Ловил ветра на хвост из яркого мочала,
пока хозяин продолжал собак пугать
на пустырях и за околицей села…
Трудяга-солнце рассылало сотни зайцев,
вихрастый мальчик тоже солнечным казался,
а нить в руке делила небо пополам…
Давным-давно… Уже не помню сколько лет,
как вырос мальчик, а собаки одряхлели,
совсем не лают, да и ходят еле-еле.
И тополей больших теперь в помине нет.
Пейзаж сменился: нет села и суеты,
коттеджи заняли заветное местечко.
Здесь даже солнце чаще ленится беспечно,
чем греет за зиму иззябшие кусты…
И вдруг сегодня шалый ветер-озорник,
не затрудняясь для игры искать причину –
из рук неловкого вихрастого мужчины
картонку змея вырвал – и умчался с ним…
И змей парил над скукой загородных дач,
он - дерзкий символ незаконченного детства…
Нам никуда от взрослых игр уже не деться.
Как и от памяти не деться никуда…
2-17. В ожидании Незнакомки
В моем стакане отражен огонь камина. В теплом бренди
танцует он с другим огнем и о любимой тихо бредит,
разогревая кровь мою, остывшую зимой студеной.
Я с Вами снова говорю и взгляд мой, инеем подернут,
теплеет лаской ваших форм и предвкушеньем поцелуя.
Возможно, я опять влюблен. А хорошо бы! Аллилуйя!
Как дополняют внешний вид Ваш мудрый слог и скорость мысли!
Еще немного помолчу и Ваши тайны перечислю...
Еще немного. Год иль два... Мне б только с мыслями собраться.
А приготовлюсь я едва, распространяется прохладца
в тягучем воздухе, и Вы, качая головой с укором,
теряя милые черты, немым не внемля уговорам,
вздохнувши на прощанье: "ах!", качнетесь над столом фантомом —
и только шаль в моих руках... И мы, как раньше, не знакомы.
2-18. Под ивами
Заросший пруд с бобровой дамбою,
Лягушек хор орёт не в меру,
Среди канав гуляют с дамами
В зелёной тине кавалеры.
Дрожат красавицы брюхастые,
Они на ласки очень ласы.
Сжимают дам в экстазе ластами
Глуши болотной ловеласы.
А парни, уз пока лишённые,
Эфир заполнили призывами.
Пройдёт денёк – и быть им с женами,
Девиц свободных тьма под ивами.
2-19. Гавань надежды
В тени берез станичной гавани
Меня охватывает грусть,
Скребется кошкой мысль упрямая,
Что я обратно не вернусь,
Что без меня в шелка оденется
Чуть полусонная заря
И, словно девица, зардеется,
Карминным золотом горя.
Слетятся иволги проворные
И, у склонившейся сосны,
Судачить станут с древним вороном
О мимолетности весны.
Кукушка - певчая пророчица -
Сочтет грядущие года,
И жить отчаянно захочется,
Как будто не жил никогда.
Увижу ль вновь места заветные,
Где я родился и взрослел,
Где дышит пряными рассветами
Осиротевшая постель,
Где думы тайные поверены,
И в душу смотрят небеса,
И веют древними поверьями
Непроходимые леса.
Блестит вдали тугой излучиной
В века бегущая река...
И мой покой надежда мучает,
Недостижимая пока.
Меня охватывает грусть,
Скребется кошкой мысль упрямая,
Что я обратно не вернусь,
Что без меня в шелка оденется
Чуть полусонная заря
И, словно девица, зардеется,
Карминным золотом горя.
Слетятся иволги проворные
И, у склонившейся сосны,
Судачить станут с древним вороном
О мимолетности весны.
Кукушка - певчая пророчица -
Сочтет грядущие года,
И жить отчаянно захочется,
Как будто не жил никогда.
Увижу ль вновь места заветные,
Где я родился и взрослел,
Где дышит пряными рассветами
Осиротевшая постель,
Где думы тайные поверены,
И в душу смотрят небеса,
И веют древними поверьями
Непроходимые леса.
Блестит вдали тугой излучиной
В века бегущая река...
И мой покой надежда мучает,
Недостижимая пока.
2-20. За неделю до увольнения
Себя пытаюсь, невезучего,
Я убедить, что здесь не зря:
Глухие тайны мне поручены,
Но эти тайны говорят
И смотрят - души остриями
Прокалывают эгоизм
И боль моя вопит - я с вами,
Куда идти-то - ввысь ли, вниз?
И знаю, что нельзя за рамки,
И обучением привит,
Но липнут, рвутся, вьются лямки
И снег за умершим летит...
Ну что же? - Дух ушёл от глины
И я тешу на лобьях кол,
Еще - колю им витамины
И прячу галоперидол.
Я убедить, что здесь не зря:
Глухие тайны мне поручены,
Но эти тайны говорят
И смотрят - души остриями
Прокалывают эгоизм
И боль моя вопит - я с вами,
Куда идти-то - ввысь ли, вниз?
И знаю, что нельзя за рамки,
И обучением привит,
Но липнут, рвутся, вьются лямки
И снег за умершим летит...
Ну что же? - Дух ушёл от глины
И я тешу на лобьях кол,
Еще - колю им витамины
И прячу галоперидол.
2-21. Чужое
Опять витаю в облаках
Чужих стихов и откровений,
Остановившихся мгновений,
Еще не ведая пока,
Что барабанный сердца стук,
Чужие страстные объятья
И декольте чужого платья,
Всё - сладкий плен любовных мук.
Мне чьё-то солнце вручено,
Боюсь, что просто по ошибке,
и потому так счастье зыбко,
Хрупко и призрачно оно.
Чужих стихов и откровений,
Остановившихся мгновений,
Еще не ведая пока,
Что барабанный сердца стук,
Чужие страстные объятья
И декольте чужого платья,
Всё - сладкий плен любовных мук.
Мне чьё-то солнце вручено,
Боюсь, что просто по ошибке,
и потому так счастье зыбко,
Хрупко и призрачно оно.
2-22. Счастье в каждом дне
Мне снится: я стою под окнами,
А в них мелькает силуэт,
Воздушно-лёгкий, будто сотканный
Из светотени прошлых лет,
И вспоминаю все скитания,
Мои страдания и злость…
Всё было проклято заранее,
А потому и не сбылось.
Но то, что в прошлом, не изменится.
Всё настоящее – во мне.
А будущее, как изменница,
В туманном движется окне.
И проступает, и сбывается,
Всё ярче каждый штрих и жест,
И вот события срываются
С насиженных до боли мест…
А месяц сверху корчит рожицы,
И звёзды в унисон поют,
И мне не хочется тревожиться:
Я принимаю жизнь свою
Без суеты и сожаления…
Я пробудилась, и во мне
Проснулось детское стремление
Увидеть счастье в каждом дне.
2-23. Пьяный уклонизм.
Нарзаном до смерти измученный
Абсентом выжег абстинент,
Залил души своей излучины
И глаз ненужный рудимент.
И перья страуса склонённые
В больном качаются мозгу...
Ни зги не видят люди темные.
Но я прекрасно вижу згу!
"In vino veritas" - есть мнение,
Я этот тезис подтвержу:
От водки лучше слух и зрение.
Гляжу на згу – и тихо ржу.
Она приходит в час назначенный,
Дыша духами "Cherie Mon",
Когда я, потный и взлохмаченный,
Цежу тройной одеколон.
В шелка одетая коровища
Халдеям скажет: "Этот – мой!
Нажрался, пьяное чудовище?" –
И понесет меня домой.
"Остап – скотина, но люблю его!"
...Опять испорчен весь загул.
Так мстит гражданка Грицацуева
За тот давно пропавший стул...
2-24. Весеннее, президентское
Эпиграф:
"Так где же Путин? Пресс-секретарь президента Российской Федерации Песков всячески избегает комментариев о местонахождении российского лидера и его непосредственного шефа Владимира Путина..."
( РИА "Новости", март 2015 )
- Весна ударила под дых меня
И опьянила, взбаламутила.
Хожу, влюблённый, я четыре дня.
А все - к Пескову: "Что же с Путиным?"
И медленно, пройдя меж пьяными
От той весенней оголтелости,
Надев "косуху", джинсы рваные,
Сбегу от всех, набравшись смелости.
Самим собой побыть так хочется.
Да, понимаю, что ребячество.
Очистить прошлое бы дочиста
И жить начать по-новой, начисто...
2-25. Знакомка
По вечерам над ресторанами
разлит небесный купорос,
и громко голосами пьяными
российский гимн и "Ой, мороз..."
поют мужи с кривыми рылами
да выбегают часто в сад
прыжками томно-легкокрылыми,
талдыча "Sapienti sat",
и там оставив удобрения
(да, это не халам-балам!),
опять без совести зазрения
ползут за истиной к столам.
И зацепив за гвоздик брючиной,
Ведь для прохода дверь мала,
На лик свой, истиной измученный,
Желают глянуть в зеркала.
А над прудом в местах означенных
Висит туманом женский визг.
Своих подруг, вином накачанных,
Кидают в воды, но без брызг.
Походкой твердою и точною
(возможно, это просто глюк),
Дыхнув амброзией чесночною,
Идет одна меж мятых брюк.
И это тянется, как в детстве, (я
надеюсь, это просто сон)
Всем тут кивает в знак приветствия,
И виден явный паркинсон.
Порвав густые речи пряные
Своей походкою хромой,
Она кричит мне: «Морда пьяная!
Бери шинель, пошли домой!»
И на груди своей лелеючи
Звезду героя соцтруда,
Иду за нею я, жалеючи,
Что так далеко до пруда.
разлит небесный купорос,
и громко голосами пьяными
российский гимн и "Ой, мороз..."
поют мужи с кривыми рылами
да выбегают часто в сад
прыжками томно-легкокрылыми,
талдыча "Sapienti sat",
и там оставив удобрения
(да, это не халам-балам!),
опять без совести зазрения
ползут за истиной к столам.
И зацепив за гвоздик брючиной,
Ведь для прохода дверь мала,
На лик свой, истиной измученный,
Желают глянуть в зеркала.
А над прудом в местах означенных
Висит туманом женский визг.
Своих подруг, вином накачанных,
Кидают в воды, но без брызг.
Походкой твердою и точною
(возможно, это просто глюк),
Дыхнув амброзией чесночною,
Идет одна меж мятых брюк.
И это тянется, как в детстве, (я
надеюсь, это просто сон)
Всем тут кивает в знак приветствия,
И виден явный паркинсон.
Порвав густые речи пряные
Своей походкою хромой,
Она кричит мне: «Морда пьяная!
Бери шинель, пошли домой!»
И на груди своей лелеючи
Звезду героя соцтруда,
Иду за нею я, жалеючи,
Что так далеко до пруда.
2-26. "Лена. Каменный век."
Лёд плейстоценово прицелился с высот Байкальского хребта,
ещё нехоженых оленями племён эвенков и бурят.
Спустился с гор моренно-медленно, вразвалку, силясь и кряхтя.
Падь проторил, сбежал со временем от вод, что в озере бурлят.
Погибнуть – дело не мудрёное. Ледник избрал иной удел –
стекая мелкими притоками, нашёл речную колыбель.
Вливаясь чистыми истоками в большую воду Елюэнь,
повёл шивéрами и тропами рода кочующих людей.
Отвесный скальник – к небу лестницей… И много сотен лет спустя
петроглиф, вéтрами растресканный, расскажет, чем жила река, –
вгрызалась в твердь бросками нервными, уступы множила, устав…
И веют древними поверьями её крутые берега.
2-27. Маршрут 31
У остановки тридцать первого,
по правой стороне Тверской,
стоишь, подрагивая нервами,
в своей накидке колдовской.
Троллейбус подойдёт по графику.
Войдёшь, и сядешь у окна,
твердя одну строку, как памятку:
"всегда без спутников, одна..."
Потом, на траверзе Остоженки,
внезапно ухватив кураж,
ты скажешь вслух: «Дела отложены!
Куда девался метранпаж?
Верстайте всё, что впрок загадано,
все ваши "быть, или не быть".
В конце - я знаю: запах ладана,
так почему не пошалить?"
Глазами разбегаясь в стороны,
почёсывая у висков,
соседи боязливо-собраны:
"Что ждать ещё от дураков?"
С людьми скучней, чем с одиночеством,
когда они друг с другом врозь.
Общение - синоним творчества.
...Творить опять не удалось.
Вновь отражения нездешние
в твоём качаются окне.
Плывёт Хамовнический к лешему,
и Лужники на самом дне.
И муть придонная вздымается,
и кожей ощущаешь страх,
и ничего не отзывается
на всех доступных языках…
по правой стороне Тверской,
стоишь, подрагивая нервами,
в своей накидке колдовской.
Троллейбус подойдёт по графику.
Войдёшь, и сядешь у окна,
твердя одну строку, как памятку:
"всегда без спутников, одна..."
Потом, на траверзе Остоженки,
внезапно ухватив кураж,
ты скажешь вслух: «Дела отложены!
Куда девался метранпаж?
Верстайте всё, что впрок загадано,
все ваши "быть, или не быть".
В конце - я знаю: запах ладана,
так почему не пошалить?"
Глазами разбегаясь в стороны,
почёсывая у висков,
соседи боязливо-собраны:
"Что ждать ещё от дураков?"
С людьми скучней, чем с одиночеством,
когда они друг с другом врозь.
Общение - синоним творчества.
...Творить опять не удалось.
Вновь отражения нездешние
в твоём качаются окне.
Плывёт Хамовнический к лешему,
и Лужники на самом дне.
И муть придонная вздымается,
и кожей ощущаешь страх,
и ничего не отзывается
на всех доступных языках…
2-28. Ночной город
Накинет серую вуаль на город вечер,
спешит потрепанный трамвай куда-то в вечность,
горят глазницами домов чужие окна,
от запоздавших каблучков чуть слышен цокот.
Погасят лампы фонари, как гаснут свечи,
лишь птица поздняя парит во тьме беспечно.
Всегда без спутников, одна - плывет Селена,
всегда божественно бледна, всегда нетленна.
Морфей вступил в свои права - хозяин ночи,
и власть над миром отдавать пока не хочет.
Но лишь кровавая заря покажет норов -
наденет красочный наряд цветущий город.
2-29. Последнее желание.
Июль отправил дождь на выселки,
Траве навешал оплеух.
Земля растрескалась и высохла,
Горячий воздух дик и глух.
Жара - природы заточение,
Не выйти из её палат.
Тюремщик - не палач.
Со временем
Освободит. Таков уклад.
Но человек - не куст, не дерево!
Гонимый болью организм
Все силы соберёт, уверовав,
Что не иссяк лимит на жизнь.
...Она раскрыла ставни. Толку-то?
Нет смысла ветер в гости ждать.
На доктора глядела долго так.
И - полушёпотом: "Когда?"
Ему не жалилась, не плакала.
Хотелось только одного:
Чтоб зной не стал "прощальным ладаном",
Чтоб - шорох листьев под ногой.
Не суть - под чьей ногой!
Ей - в золото,
В багрянец, в грозы сентября!
Агония - под молний всполохи,
Под ливней стройный звукоряд...
...Легко ль онкологу-оракулу
смертельный вынести вердикт?
"Недель пять-шесть... Крепитесь."
Вакуум...
Вписался август в манускрипт.
Брела по корпусу незрячею,
Осенним грезя рандеву,
А в мыслях твёрдо и горячечно
Пульсировало: "Доживу!"
...Поля, ещё недавно полные,
Покрылись колкою стернёй...
В одну из самых светлых полночей
Сентябрь выдохнул Её.
2-30. Весна 2015
Весенний и тлетворный дух тревожит,
по улицам гуляет городским,
улыбки вызывает у прохожих,
демисезонный разрушая сплин.
Вскрывает почки на ветвях сирени,
с усмешкой гладит мартовских котов,
разлегшихся на каменных ступенях ,
как будто мех утерянных манто.
И ждать уже недолго остается,
еще неделя — и опять апрель
меня согреет желтым блудным солнцем.
Зима прошла — и ладно. А теперь
всё кажется другим и посвежевшим:
и воздух, и дороги, и дома,
и каблучки простоволосых женщин,
всех мужиков сводящие с ума.
И стайки незадачливых подростков,
с гормонами в сияющих глазах,
снуют от перекрестка к перекрестку,
и кто-то что-то важное сказал,
и кто-то посмотрел совсем иначе,
а кто-то повзрослел в тот самый миг.
Весна пятак бросает наудачу:
орел и решка? Нет, война и мир...
2-31. Гостья
Так случилось, что с утра и каждый вечер,
В час назначенный (и кто его назначил?),
Происходит нежелательная встреча,
Это flagellum divinum*, не иначе.
Я волнуюсь, извертевшись на подушках.
Ты скользишь сквозь дверь, захлопнутую настежь.
«Приготовься» - тихо шепчешь мне на ушко,
Но заранее я знаю, что ты скажешь.
Раскрываешь саквояж из чьей-то кожи,
Расстилаешь белоснежную салфетку,
Достаешь иглу, сверло, проклятый ножик…
Тьма спускается тоннелем, но без света.
Коготками шаловливого котенка,
Быстро выросшего в жалящего монстра,
Позвоночник мне пронзаешь до печенки,
Выбирая нож особенный, неострый.
Рвешь с оттяжкой плоть и прочие изыски,
Я травлю тебя четвертою таблеткой...
Леди Боль ушла совсем не по-английски,
Хлопнув дверью и грозя мне лапкой цепкой.
__
*flagellum divinum (lat.) – божья кара
2-32. Житель
Ночь. Сети нет. В ней был бесстрашен я.
Теперь стрельба куда слышней…
На танке пьяный скиф, безбашенный,
в туманном движется окне.
Теперь стрельба куда слышней…
На танке пьяный скиф, безбашенный,
в туманном движется окне.
А я постил вам зло и матерно -
заморский негр, российский царь,
о том, что ночь! Что в точках лазерных
аптека, улица, фонарь!
2-33. Особый день
По вечерам над ресторанами
Сверкали яркие огни.
Гуляли по бульвару парами,
А он всегда ходил один.
Сегодня был одет так празднично:
Костюм, рубашка, галстук в тон.
И выглядел слегка загадочно,
Торжественно, как мажордом.
В руках цветы - три белых лилии,
В глазах - давнишняя печаль
Прочна и вечна, как Бастилия,
И грусти на лице печать.
А вечер правда был особенный,
Со дня их свадьбы - двадцать пять!
И он спешил домой расстроенный,
Как будто не успел сказать
Всех главных слов своей возлюбленной
И чувства выразить свои.
Но тихо в доме, как подрубленный
Живёт один в нём, без любви.
Там, в главном зале, над картинами
Висит жены его портрет.
Покрылся волос весь сединами.
В день свадьбы ей несёт букет...
2-34. Ночь
Под утро ночь хмельная бредила,
пуская тени под откос.
И то, что пряталось в предсердии,
по телу жаром растеклось,
взрывая пульсом сокровенное,
невозмутимое круша.
И резко сбросив с плеч сомнения,
предстала тонкая душа.
Она всё обещала выстрадать
своим незримым образам.
И влагой терпкой и таинственной
её исполнены глаза...
2-35. Выговор
…повесь ей бра! Нет, баба - дура!
Взвинтив упрямство в апогей,
абсурдно камере-обскуре*
судить о ловкости моей.
Я б водрузил, как флаг на башню,
любой ночник, но дело в том,
что чувство, будто я шабашник,
свело десницу с молотком.
Твой мир от Гуччи крайне узок,
с мещанской пылью по углам.
И – жаль, что нынче профсоюзам
нет дела до семейных драм.
Ты – спишь сегодня на балконе!
Смотри, как палец мой распух.
Смешно хранить в одном флаконе
весенний и тлетворный дух.
Карету мне! К родне - в Саратов!
В глуши зарою свой талант.
Ведь я словесности оратор
и гармоничности гарант…
Прекрасно! Выбраны все квоты
на эскапады сгоряча...
Вот-вот жена придет с работы,
О, я готов теперь молчать.
*Ка́мера-обску́ра — простейший вид устройства, позволяющего получать оптическое изображение объектов в перевернутом виде.