По мотивам произведения Константина Еланцева
«В Языковском парке» (http://gp.satrapov.net/content/280917-9110)
Привожу произведение полностью
«На чистый лист ложащийся курсив,
В мерцанье свеч божественного лика,
Не сомневаясь в святости Руси,
Он сам, как бог поэзии великой,
Творил в плену своих осенних грёз,
А в небе грустно колыхалась просинь,
И он среди желтеющих берёз,
Дарил потомкам «Болдинскую осень».
В мерцанье свеч божественного лика,
Не сомневаясь в святости Руси,
Он сам, как бог поэзии великой,
Творил в плену своих осенних грёз,
А в небе грустно колыхалась просинь,
И он среди желтеющих берёз,
Дарил потомкам «Болдинскую осень».
Талант пера, не знающий границ,
В любви народной царствующий гений,
И падали тогда сатрапы ниц,
В ухмылке злобной приклонив колени.
Но не понять им этот чудный мир,
Им, в зависти любви не знавших сроду,
Что с постамента сброшенный кумир
Всегда бессмертен в памяти народа.
В любви народной царствующий гений,
И падали тогда сатрапы ниц,
В ухмылке злобной приклонив колени.
Но не понять им этот чудный мир,
Им, в зависти любви не знавших сроду,
Что с постамента сброшенный кумир
Всегда бессмертен в памяти народа.
Неспешно на Руси теченье лет,
Языково опять во власти лета,
И я брожу по парку, где Поэт
Читал стихи Языкову-поэту.
Как прорицанье из «Железных руд»
Витали в небе строки, как мессия.
… А я вчера ходил на этот пруд
И чувствовал дыхание России».
Языково опять во власти лета,
И я брожу по парку, где Поэт
Читал стихи Языкову-поэту.
Как прорицанье из «Железных руд»
Витали в небе строки, как мессия.
… А я вчера ходил на этот пруд
И чувствовал дыхание России».
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Еще ложащийся на чистый лист курсив должен был насторожить меня, но гордыня: «не такое видали», сыграла злую шутку.
Шаг, и «мерцанье свеч божественного лика» шарахнуло, слегка контузив, близким разрывом фугаса среднего калибра.
«Осень-просинь» и «грёзы-берёзы» бронежилет не пробили, но сбили дыхание и, согнув пополам, заставили мешком плюхнуться в ближайшую воронку от подаренной потомкам «Болдинской осени».
Талант пера, святость Руси, бог поэзии и желтеющие осенние берёзы щёлкали совсем рядом, забивая рот и глаза пылью народной памяти и не позволяя поднять голову.
Внезапно в звуки народной любви к царствующему гению вплёлся какой-то лязг.
«Падающие ниц сатрапы в злобной ухмылке преклоняют колени», – догадался я.
Вражеская пропаганда утверждала, что это новая модификация, что противнику «не понять этот чудный мир» и не придумано ещё оружия, способного остановить «в зависти любви не знавших сроду».
«Ну, ближе, бандерлоги… э-э-э… сатрапы, ближе,– шептал я, доставая из подсумка миропонимайку и ввинчивая в неё запал,– сейчас проверим вашу хвалёную бессмертность сброшенного с постамента кумира.
Когда сатрап приблизился и его лязг сделался невыносимым, я на миг приподнялся из-за укрытия.
Но витавшие наподобие мессии в небе строки тут же настигли меня, «как прорицанье из «Железных руд».
Рядом, обдав дыханием России, в сторону водоёма прошла цепь вражеских рифмоплётов, а я лежал на дне воронки и, не мигая, наблюдал за витающими в небе строками.
«Низко витают, к дождю», – ворочались в голове тяжёлые мысли.
– Эй, Ганс, принеси-ка воды из пруда и поставь кофе для герра майора.
– Яволь, герр капрал, айн момент, герр капрал!
– «А я вчера ходил на этот пруд», злорадно подумал я, проваливаясь в забытьё.