Первоисточник вдохновения:
Рождение
Мой новый мир был светел и велик.
Царил в нём день седьмой, счастливый, вечный.
И я, юнец, а может быть, старик,
Часы в блаженстве проводил беспечно.
Царил в нём день седьмой, счастливый, вечный.
И я, юнец, а может быть, старик,
Часы в блаженстве проводил беспечно.
Тут все равны, и в том сомнений нет.
Ведь кто-то дал мне крылья и позволил
Пасти небесных рыб и видеть свет,
Моим глазам не причинявший боли.
Ведь кто-то дал мне крылья и позволил
Пасти небесных рыб и видеть свет,
Моим глазам не причинявший боли.
Был щедро награждён покоем я,
За что – теперь, наверное, не важно.
Но всё-таки жила во мне змея
Из жизни старой, той, пятиэтажной.
За что – теперь, наверное, не важно.
Но всё-таки жила во мне змея
Из жизни старой, той, пятиэтажной.
И стоило распасться облакам,
Я видел лабиринты улиц летних,
И в мыслях к ним летел издалека
Растерянный, бездомный, безбилетный.
Я видел лабиринты улиц летних,
И в мыслях к ним летел издалека
Растерянный, бездомный, безбилетный.
...Внизу дожди бегут по желобам
И прыгают звеня на тротуары;
Здесь сны подвластны ласковым губам,
Что изгоняют детские кошмары.
И прыгают звеня на тротуары;
Здесь сны подвластны ласковым губам,
Что изгоняют детские кошмары.
Здесь суета бесчисленных сует
И тысячи несбывшихся желаний...
В конце концов, здесь даже крыльев нет,
Не говоря уж о небесной манне.
И тысячи несбывшихся желаний...
В конце концов, здесь даже крыльев нет,
Не говоря уж о небесной манне.
Но я без слов пикирую сюда,
Никто остановить меня не в силах.
И женщина, что мною так горда,
Сквозь слёзы тихо шепчет: «Здравствуй, милый!»
Никто остановить меня не в силах.
И женщина, что мною так горда,
Сквозь слёзы тихо шепчет: «Здравствуй, милый!»
И плачет, и целует горячо,
А я бескрылый, маленький, кричащий…
Я сотни раз вернусь сюда ещё,
В мой нижний мир, который настоящий.
А я бескрылый, маленький, кричащий…
Я сотни раз вернусь сюда ещё,
В мой нижний мир, который настоящий.
Рождение стиха, или Вновь я посетил
Мой новый стих был ярок и ядрен.
Царили в нем беспечность и веселье.
И я, перечитав и дав добро,
Опочивал, хлебнув хмельного зелья.
Там было все – и рыбы, и скоты …
Пардон за опечатку, нужно - «скаты».
И «день седьмой» – антоним суеты,
И даже гроз невидимых раскаты.
Чело свое украсил я плющом
За этот труд успешный, хоть и тяжкий …
Но не давал покоя мне Хрущев,
И шли на ум его пятиэтажки.
И стоило расслабиться на миг,
Себя припомнив пухлым карапузом,
Как тут же в мысли лезли напрямик
Поля отборной, спелой кукурузы.
Таким манером, наглым и простым,
Ко мне вторгался мир - советский, прежний:
Переходящий с Никсоном на ты,
Непревзойденный целовальник Брежнев,
И «Луноход», и «Ту», и «МиГ», и «Ми»,
Пролет железных птиц над местом лобным,
Сосед, что мог хрущевку накормить
Одной, отнюдь не самой крупной воблой.
И я без слов пикировал туда,
На брянский лес и волжские верховья,
Где в родниках всегда была вода
И не строчил на конкурсы стихов я.
Я посетил забытую страну,
Уйдя за грань критического крена …
А вот стишок безбожно затянул -
На целых два, как минимум, катрена.