КГП-2025. Первый тур. Голосование

Голосуем до 12ч00 мск 25.05.2025г.

От 3-х до 8-ми нетленок в шорт и 3-м можно дать 1-е место (+1 балл).

Форма для голосования тут:

КГП-2025. 1-й тур. Голосование

ЗЫ: Пока на старой Пристани. Вы уж не серчайте, если еще раз залогиниться придется.

🙃

================================================================

Конкурсные работы:

1. 13-й друг

Вихри враждебные вьются вокруг.
Что ты молчишь, мой тринадцатый друг?
Словно душой - за тринадцать морей.
Мысли твои всё мрачней и мрачней.
Словно ты видишь большую беду,
Словно ты слышишь, что я не приду.
Словно разлука меж нами встаёт -
Пропасть, чьё чрево - не день и не год.
Дай же мне руку. Она вся в поту.
Выйдем к оливам зелёным в саду.
Там тишина, благодатно свежо,
Там я скажу, что свершиться должно,
Что никогда не узнают вокруг.
Ты - будешь знать, мой тринадцатый друг.

2. Бессонница  номер тринадцать

Поняв с каким азартом, деловито,

Не спрашивая: "Кто и почему?",

Тринадцатая буква алфавита

По сердцу потопталась моему,

На тёплую изнанку одеяла

Букашкой бестолковой уползти.

Ещё вот мне бессонниц не хватало!

И прочих романтичных ассорти.

Придётся с аритмией примириться

И снова рифмовать свою хандру.

Снотворность чаю придаёт мелисса,

Жаль, что коньяк запретен поутру,

Букашку-недотрогу тихой грустью

Он уберёг бы от огня в крови.

Мне только бы уснуть, авось отпустит

Тринадцатая буква алфави...

3. В пятницу 13-ого

 Шли долго по берегу злой реки,

 и всё было не с руки:

 вонзали им в голени тростники

 колючие языки.

 Горел погребальным костром закат

 над миром, что вышел весь.

 Один зашептал:

 – Повернём назад?

 Кажись, нам не рады здесь.

 Ещё, понимаешь, и день такой –

 из дому бы ни ногой.

 Побёгли лесом, по-над рекой?

 Выберем день другой?

 Второй, пугливые словеса,

 будто мечом кромсал:

 – Иди, не дрейфь:  я сам родился 

 13- го числа.

 Мела метель, повитуха – в хлам,

 и в родах ни в зуб ногой.

 Кричала: "Хана пацану, маман!",

 А я до сих пор живой!

 Дошли они всё же. Под вопли сов

 и лодочный плеск вины

 у чёрного дуба без лишних слов

 зарыли топор войны,

 и с ним безжалостно – острый нож,

 а чтобы наверняка 

 лопату, грабли и вилы тож

 у них приняла река.

 Присев, закурили. 

 – А, помнишь, нет?

 Как я из последних сил,

 (кажись, было нам по 13 лет)

 С рыбалки тебя тащил? 

 А вопли твои, как по сердцу нож,

 поломана вдрызг нога…

 Ей богу думал, вот-вот помрёшь,

 помрёшь, и вся недолга!

 И тут как будто их понесло

 по волнам прошедших лет:

 – А помнишь, ты утопил весло?

 – А помнишь… не помнишь? Нет??

 – Ты помнишь, помнишь?

 Им вторил лес, 

 расплёскивая елей,

 и даже тёмный унылый плёс 

 теплей завздыхал, светлей.

 Мерцал во тьме золотой песок,

 шептались на дне лини…

 И что мне добавить на посошок?

 Боженька, всех храни.

4. Винное

Тогда, в сезон домашнего вина,
ты собирала вишню дотемна
и охала, что сладкого не будут
твои подруги, и не хочешь ты.
Потом на чердаке нашла бутыль
и кучу запылившейся посуды.
Давила вишню в ритме "Ча-ча-ча",
решила делать чачу сгоряча,
но, разобравшись, намешала сусло.

Тот август не принес для нас тепла,
вино не забродило, и была
ты едкой, кислой, уксусной, невкусной.

Лить слёзы полюбила под дождём,
горела ночью, замерзала днём,
в плед пеленая, нянчила простуду.
И уверяла, что пришла беда:
тринадцать литров сусла никогда
вином искристым — грей, не грей — не будут.

Я сокрушался о коварстве цифр.
Ты, изучая календарный шифр,
загадочно и тихо улыбалась.
Я юморил: тринадцать — не беда,

что уксус — это всё же не вода...
что мне осталось... нам с тобой осталось...
Зато не будет выпито другим...
Вино бродило, ты бродила с ним —
и молодым, и ароматно-пьяным.
Пугала, мол, вмещает этот год
тринадцать новолуний, и пройдёт
он хорошо, но всё-таки с изъяном.
Танцуя, выходила на балкон,
шептала в ухо, что, конечно, он,
кто пил тебя, хорош — не отказаться.

Садилась на нестойкий парапет...
А я, среди несчастья и примет,
уверился, что сам себе тринадцать.

5. Вторник, 13 мая 2025

Когда тринадцатое пятница –

И правда, чуточку нервозно.

На вторник выпало тринадцатое –

Да это ж, братцы, несерьёзно!

Какими обуяны смыслами

Все кошки, чёрные, как сажа?

Гуляют бабы с коромыслами,

Их вёдра высохли от жажды.

Все песни с нудными напевами –

Слова перезабыты напрочь,

И спотыкач о ногу левую,

Ей-богу, ничего не значит.

Приметы из-под спуда выплыли,

И что теперь – не ждали, здрасте?

Давайте разжуëм и выплюнем

Детсадовские эти страсти.

Без них пугалок аж до чёртиков –

Сиди в шкафу иль под диваном,

Трави кошмарные истории

Под коньячок с соседом пьяным.

Впадай то в кому, то в истерику,

День вспоминай позавчерашний –

Нет, не откроешь ты Америку

С истошным воплем: "Страшно!"

Страшно.

Гони чернушные пророчества,

Что, мол, конец не за горами.

Как страшно жить – но очень хочется!

И жизнь придёт к тебе с дарами.

6. Дожить до весны

Тринадцать часов под обстрелом! Похоже, на грани мы...

Деревья и землю осколки грызут и секут. 

Нет птичьего свиста, лишь изредка возгласы раненых. 

А нам бы чуть-чуть тишины - хоть тринадцать секунд!

И сводят с ума запах гари и вой нескончаемый,

Над нашей позицией чёрная туча плывёт,

От взрывов окоп, словно детская зыбка, качается,

Сорокой стрекочет последний живой пулемёт. 

Кукушкой кукует, считая года, артиллерия, 

Итожит мгновения - шлёт за снарядом снаряд.

Весна фронтовая всему вопреки нам доверилась

И чуть в стороне примеряет девичий наряд. 

Подай передышку, о Боже! Позволь побеседовать, 

Губами коснуться травинки  - продли этот сон! 

Пусть рядышком трели выводит пичуга весенняя,

С деревьев стекает не кровь, а берёзовый сок.

"Тринадцать - плохое число!" -  с удивлением слышу я.

Дурное поверье, пустяшное -  пусть говорят! 

Так хочется верить  - есть правда своя у Всевышнего. 

Нас было тринадцать бойцов, мы сражались не зря. 

Сидим и молчим ты и я, как солдаты на проводах: 

Тревожны, тихи, в обращениях к Богу честны. 

Остались вдвоём из тринадцати. Что ж нам без повода

Страшиться чуть-чуть не дожить до победной весны?

7. Кошка

Солнце, прокравшись по крыше, сигает вниз,
смачным шлепком об асфальт порождая сумрак.
Чёрная кошка, изящно обняв карниз,
тихо смеётся: «Ну что, человек разумный?

Что же ты маешься, прячешься за стеклом?
Просто шагни – прогуляемся в глубь созвездий.»
Стукнув три раза и пальцы скрестив тайком,
в ром добавляю коньяк – пятьдесят на двести.

Жар – до печёнки… Закашляюсь, закурив
(всё же не зря я давно эту гадость бросил!)
Кошка смеётся, в глазах у неё обрыв –
с майского дня в безнадёжно больную осень.

Помнишь, как нас неожиданно кинул бог?
Бодрых врачей, улыбавшихся так фальшиво?..
Скалится чёрная, думает – мне слабо.
Ей не понять: без тебя мне и так не выжить.

Врут – и диагноз, и страшный расклад таро!
Если Господь не желает, поможет дьявол –
вот он, свисая с карниза, глядит хитро.
Щерится месяц беззубо, кривой, костлявый.

Пятница. Полночь. Тринадцатое число.
Завтра в больнице расскажут о чуде божьем:
ты победила – прогнозам врачей назло...

Дьявол смеётся:
"Ну что, человек, продолжим?.."

8. Кукла

Заледенело сердечко Любы – согрей попробуй.

Она не ела и понемногу теряла силы.

Казалась гномом – на тощих ножках и большелоба. 

Не откликалась на имя. Сидя у печки, стыла. 

«Умрёт… тринадцатая в детдоме, дитя блокады» –

шептала нянька и незаметно крестила Любу.

Но безучастна была сиротка ко всем, кто рядом.

А смерть свинцовым уже окрасила щёки, губы.

Лишь истопник – одноногий Фима – помог малышке. 

Взял полотенце, связал крест-накрест верёвкой хлипкой, 

свернул фигурку (пускай уродка, но кукла – вышла)

и угольками нарисовал ей глаза, улыбку.

«Баюкай ляльку, храни от хвори», – сказал девчушке. 

Она внезапно вцепилась в куклу, к груди прижала, 

кивнула дядьке, пролепетала чуть слышно: «Лушка».

Качая куклу, сама качалась – силёнок мало… 

А за обедом кормила «дочку» перловой кашей.

Впервые съела ржаного хлеба – почти краюшку.

Вдруг, разрумянившись от волнения, стала краше. 

Вернуть сумела малышку к жизни смешная Лушка.

9. Кукушка

Тринадцатое! Пятница! — прокашляла кукушка,
открыв окошко ржавое в поломанных часах,
сочла свой долг исполненным и выпала наружу,
кота повергнув этим в невероятный страх.
Кот снёс впотьмах аквариум с испуганными гуппи,
и крикнул — Просыпайтесь! Беда! Потоп! Пожар!
Свалил ещё попутно приставку с ноутбуком,
но тут уже хозяин, проснувшись, прибежал.
Соседи, как обычно, стучали в батарею,
кричали — Прекратите, треклятые козлы!
(Не повезло с соседями — могли бы быть добрее,
и вы их не жалейте, так им и надо, злым).
Заплакали младенцы в районе трёх кварталов,
заголосили бабки, завыли кобели,
машинные сирены под окнами орали,
и кто-то из базуки по фонарям палил…
Зажёг хозяин свечку в разгромленной хрущёвке,
собрал в стаканчик гуппей, оплакал ноутбук.
Кот проводил ревизию и рекогносцировку
и проклинал кукушку, соседей и судьбу. ‎

10. На всякий случай

Мой личный мир - полынно-неживой, 
как будто бы от раны ножевой,
и зяблики вещуют на берёзе
о том, что долго ждать ещё тепла, 
о том, что был другой какой-то план, 
но оказался кто-то так серьёзен, 
что посмотрев на звезды и луну, 
и на дорогу, "Нет, не потяну." - 
подумал мой попутчик. И уныло
пожал плечами и пошёл назад, 
на суетливый, сумрачный вокзал,
безропотно, безвольно и бескрыло. 
А мне хотелось за руку держать, 
и чтобы дни не разъедала ржа, 
и чтобы звёзды были близко-близко. 
Чтоб было поле и велосипед, 
чтоб кто-то песню, чуть фальшивя, пел, 
чтоб молоко и земляники миска...

Всё очень просто. Только не для всех. 
Нельзя дойти до солнца по росе
поодиночке на исходе лета. 
Хоть цель моя упрямо не видна,
я всё ещё иду, но не одна,
есть чёрный кот - хорошая примета. 
Тринадцатого, в пятницу, с утра
пришёл в мой дом лечить меня от ран,
хромой и тощий, то есть невезучий.
Спасался сам - в итоге спас меня…

И я не буду ничего менять,
на всякий случай.

 

11. На тринадцатом этаже

На тринадцатом этаже

Мы почти что на ПМЖ,

Если так говорят о съёмной.

Ты, жена, вечный друг и брат,

И невольница двух зарплат,

Симпатичных, но не огромных.

Мы счастливые, мы семья.

Не выходят от нас друзья,

Даже те, что с квартирой, дачей.

Тучка бегает возле ног.

Это шустрый француз-бульдог.

Хочет выгула, не иначе.

Двор-колодец, толпа машин.

Дед под окнами раскрошил

Голубям городскую булку.

Парк воскресный несёт музон.

Мы в одной из доступных зон

Эха, что отлетает гулко

От высотки, где в неглиже

На тринадцатом этаже

Можно даже без занавески

Целоваться и пить вино.

Я люблю тебя так давно!

Это повод. И повод веский.

12. Не Аполлон*

«Houston, we’ve had a problem here».

 «Apollo-13», 1970

Никогда не знаешь, что будет дальше — 

через час, мгновение или вечность,
если ты — летящий в пространстве ящик, 

если ты сорвался с орбиты млечной.

Неспортивно трусить, спасаться поздно. 

По расчётам падать почти в Эдеме.

Не «Аполло». 

Просто советский «Космос». 

Не захнычешь: «Хьюстон, у нас проблемы».

Всем плевать на чью-то мечту из детства. 

Там, внизу, ты только — кусок титана, 

комментарий к списку локальных бедствий  — 

мол, упал такой-то и кучка данных.

Принесёт железку к меняле в лавку 

папуас Адамус. Рыбак. Из местных. 

Сдаст находку. Хватит на скромный завтрак 

за обломок «СССР» из бездны.

Даже если дома полвека не был, 

никогда не знаешь, что будет дальше…
Тьфу-тьфу-тьфу. 

Влетаю в земное небо.
Вдох. 

И резко по нисходящей.

* Cosmos - 482 (падение 10.05.25)

13. Несчастливый

На других этажах в закутке – тёплый холл,
на тринадцатом – ангелам выход и вход,
потому что здесь вечно открыта фрамуга.
Я ругаюсь, но небу до лампочки ругань:
заглушает неистовый ангельский хор.

Я стараюсь держаться, но каждый второй
в дверь звонит и зовёт, и сбивает настрой. 
Я кричу:
– Уходи, я не слышу, я занят!
Я изгой, я тринадцатый заяц Мазая,
не прошедший в игольном ушке фэйс-контроль!

Бесполезно пытаться заделать окно.
Убегаю к соседу, который без ног
и уже никуда никогда не выходит
(хоть до лифта – два шага и можно бы, вроде,
но он знает, что выхода нет всё равно).

Он мне рад, как всегда, он кивает – налей,
но от водки становится суше и злей,
говорит, что в аду даже ангелы – звери,
говорит, что в аду невозможно не верить,
и надёжней причастия нет костылей.

А когда я потом пробираюсь домой,
мне соседка проход закрывает кормой.
Не соседка – орёл! Достаёт до печёнок.
– Ты, – шипит, – сатана, потому что весь чёрный,
заходи, я тебя распишу хохломой!

Я её утешаю и вру, что вот-вот
на обратном пути нас с собой заберёт
отработавший ангел, подъехав на лифте –
не спросив этажей, номеров или литер...
Потому что у нас выход там же, где вход.

14. Под песни Сплина

Тринадцать дней бесперебойно
то торопясь, то неспеша,
мела метель. И было больно,
как будто вымерзла душа.

Как будто в снежном постоянстве,
у непогоды под пятой,
многоэтажное пространство
оборотилось пустотой.

Не подавая мир и милость 
(чтоб стало горше и больней)
Бог не спасал. И не молилось
мне в те тринадцать горьких дней.

Плыла планета в монохроме
под песни «Сплина», потому
казалось мне в незрячем доме,
что воскрешают снегом тьму. 

Но там, где ныло и сквозило,
где одиночество текло,
вдруг проросла иная сила,
производящая тепло,

когда пришёл ты: «Здесь я, слышишь?»
и отключил словами мглу.
И солнце скатывалось с крыши
и замирало на полу.

15. Полынь 

За измену Ивана простить не cмогла она,

Марье горькую чашу пришлось допивать до дна: 

пересуды, насмешки. Печальна душа, пуста, 

и застыла полынь вечной горечью на устах... 

Помнит, мать говорила: "Не слушай чужих людей - 

чтоб любовь не исчезла кругами в речной воде, 

не венчайся в тринадцатый день." Ей бы слушать мать...

Только сердце томилось, и не было мочи ждать! 

Свадьбу в пятницу правили. Пенно цвели сады. 

И гостей понаехало - некуда усадить.

"Май - намаешься, девка! Терпеть не достанет сил!" 

Так и вышло: Иван изменил, но простить просил.

...В тучи прятался месяц, покрикивал коростель.

Спали вместе, но всё же была холодна постель.

И, как только забрезжил рассвет, от людей тайком, 

побежала она по татарнику* босиком 

к дому знахаря. Красной от крови была роса.

Залетела в избу, причитая: "Родной, спасай!

Обещай, что избавишь от муки и злой судьбы - 

дай отвар, чтоб измену Ивана навек забыть!" 

Знахарь прятал глаза...

Не напрасным был Марьин страх:

и простила, как будто, Ивана, да боль остра.

Хоть по-прежнему всё: "На главах их венцы. Аминь.",**

но не вырвать из памяти горечь-траву полынь...

______________ 

*татарник - колючее растение.

** "Положил еси на главах их венцы..." - строчка из венчального прокимна.

16. Привет от примет

Какой-то странный человек тринадцать лет назад

решил планету обойти тринадцать раз подряд,

чтоб доказать себе и всем, что значимость примет

и их влиянье на судьбу – завышенный предмет.

Он взял с собой кота в мешке, чья шерсть черным-черна,

и женщину с пустым ведром без видимого дна.

И вот тринадцатого дня в тринадцатом году

он в путь отправился... С тех пор вестей о нём все ждут.

А он прекрасненько живёт в каком-то там краю

с котом, чья шерсть черным-черна, с женой, что чтит уют.

В их мире – радость и покой, любовь и благодать.

И он не должен никому отчёты посылать...

17. Рагнарёк для Локи

Двенадцать достойных, сойдясь, одного не ждут,

А славят друг друга, вино поднимая дружно.

А я лицедей, перевертыш, хитрец и шут,

Тринадцатый номер, последний на званый ужин.

Сестрам по серьгам, да и братьям по чину чин,

А скальдам по лире – все мирно и сообразно.

Прям, ах, благородно и к ругани нет причин.

Но как же до одури скучно проходит праздник!

Устроить им что ли? Ведь ясно, что все – фасад .

А в мыслях такое, что тролля стошнит на скатерть.

Корявая правда горазда колоть глаза,

Зато расшевелит приличных сестер и братьев.

Нарушить все правила, сладко впадая в раж!

Сорвусь – и светила посыплются с небосвода.

Однажды отступит рассудка холодный страж…

Но всякий заплатит за горечь и хмель свободы.

Я видел все это как вёльва – и дух скорбит

О той, что не бросит. Её я, стервец, не стою.

Я спился, я спелся, я дрался и был побит,

Стреножен суровой веревкой любви и боли.

Я видел, как яд, убивая слова, горит,

Как бьются чудовища в сердце, рыча от злобы…

Родная, прости – рагнарёк у меня внутри.

И я не хочу, чтобы мы в нем погибли оба.

18. Рада

Не в покоях она ночевала –

на тринадцати буйных ветрах.

И не радует жизнь кочевая, 

если рядом – кочующий страх.

Есть у Рады и сёстры, и братья –

но попробуй, им душу открой.

Рада носит цветастое платье

и шальную цыганскую кровь.

Свежий ветер давно ей не нужен -

накормить бы глазастых ребят.

Непутёвого буйного мужа

нагадала сама для себя.

Ночи страсти…

Когда это было?

Переливы гитар у костра…

И мужчина, тогда ещё милый…

И любовь, словно сабля, остра…

Пахнет небо полынью в июле,

и рассвет так тревожно багров.

Видно, всё же беду ей надули

несчастливых тринадцать ветров…

Золотишко от солнца - награда

за несение груза обид.

Только Рада нисколько не рада,

потому что мужик не велит.

От побоев спасает дорога –

у дороги законы свои.

Трое деток – не так уж и много

по канонам цыганской семьи,

да четвёртого скоро рожать ей -

не последнего, видно – 

держись…

Есть у Рады цветастое платье.

И цыганская серая жизнь.

19. Расклад

По лабиринтам солнечных затмений,
Сквозь череду разомкнутых объятий,
С попутным ветром, с яблоком осенним
Катился год к тринадцатой зарплате.

Катился год к твоей мечте заветной:
На время эмигрировать из чатов,
И в ореоле тающего света
Смотреть в глаза рубиновым закатам.

И все дела подальше отодвинув,

От лени и вина немного пьяным 

В чужом краю печального дельфина

Подманивать остатками банана.

На многое, казалось, денег хватит, 
Гадал, где прошуршишь купюры эти...
И кто бы знал, что выпадет в раскладе
Тринадцатый аркан внезапной смерти.

20. Счастливое число

В мыслях – полная сумятица,

Жабы квакают в пруду,

Я тринадцатого в пятницу

На свидание иду.

Не видать ни звёзд, ни месяца,

Ни слепого фонаря.

Кто боится – перекрестится,

Кто отважится – не зря.

Мы провинцией учёные

(Пусть частушки – не Басё),

Прихватила кошку чёрную:

Кошки – это наше всё!

Юбка-солнце отутюжена,

Кружева под ней, как снег.

Знаю, ждёт меня мой суженый,

Что придёт – сомнений нет.

Нацелуемся под ивами

И намокнем от росы…

Что число моё счастливое –

Позже дочку расспроси.

21. Тринадцатый

Тюльпаны зреют в парках — там и тут,
пестреют, словно крашенки на Пасху.
Стекает полдень в солнечный сосуд — 
он пахнет куличом и свежей краской,
и порохом... 
Околицы гремят
снарядами обыденно и тошно.
Но даже смерть, сняв берцы с тонких пят, 
сегодня и невинна, и роскошна.
 

Христос Воскрес! — 
разносит по дворам
весна, целуя кошек и букашек,
смешных детей и их красивых мам,
и пап, надёжно вшитых в камуфляжи.

Под сенью дуба дюжина мужчин:
потягивая пассум из потира,
расселись на газонный палантин
и речь ведут о вечности и мире.
 

Воистину! 
Но горечь и тоска
шевелятся во мне, как змеи в гнёздах.
И невозможно выжить их, пока
ведёт войну тринадцатый апостол.

22. Феврали

С февраля по сентябрь 1913-го года продолжались масштабные празднования 300-летия дома Романовых

1913
Холодно. «Боже, царя храни…» Колокола в ударе.
Сыты, красивы и долги дни. Каждый герой и барин – 
каждый свободен в своей судьбе, каждый влюблён и весел, 
веруют свято – не будет бед, если стране полезен.
Шёлк развевается на ветру, а на губах молитвы.
«Батенька-царь, за тебя умру!» Гимны, медали, свитки.
Тюрьмы открыты, слова просты, слёзы на чистых лицах,
девочка в белом несёт цветы сыну императрицы.
Время безмерно, как снежный ком. Станет царём наследник?
Сердце царицы болит о нём – мальчик не спал намедни, 
благо Распутин опять успел, справился с вечной хворью:
что же поделать – таков удел, может, излечит море…
В окнах дворцовых – парадный бал, платья блестят, как солнца.
Прямо под окнами голытьба празднует, пьёт, смеётся.
Радостно. "Боже, царя храни и сбереги державу!»
Сыты, красивы и долги дни. 

Бремя последней славы…

1917
Зимы длиннее. Тоска, разброд. Хлеб отчего-то чёрствый.
Шёпот у храма: «Беда идёт… всё потому, что чёртов
был той тринадцатый праздный год – голод ему не тётка!
Что мы имели от тех господ – каждому по щепотке?» 
Пахнет железом, золой, смолой на ледяных вокзалах, 
слово шальное «Долой! Долой!» всуе привычным стало.
Больше не слышно «царя храни!» и колокольных звонов.
Снятся царице дурные сны. Снова февраль студёный.
"Боже, помилуй, детей храни..." – шепчет императрица.
Чёрные воды секут гранит, словно коней возницы.
Не замерзает река Нева – гневна и непокорна.

И догорают в печи дрова – корни…

23. Чёрт Номер Тринадцать

Номер Тринадцать любил просто так людей. 

Даже когда из молочных копытец вырос.

В серном инферно мечтал о речной воде. 

И в самоволках подслушивал сельский клирос. 

По возвращении тайно растил цветы, 

Те превращались в зубастые мухоловки. 

Он огорчался и нёс их за Бесов Тын, 

Чтобы отдать для забав молодым чертовкам.

Глядя с тоскою на огненные котлы,

Думал Тринадцатый: "Я бы пошёл в поэты. 

Им и в аду их живые слова милы, 

Даже когда пять веков кипятят за это". 

В пекле Тринадцатый снова не сдал зачёт. 

Бабка кричала: "Какие ему заботы?

Дед его тоже себе на уме был чёрт!

Всё за пивком философствовал с неким Гёте..."

Нечисть в геенне махнёт на него рукой, 

Скажут: "Неисповедимы пути Господни.."

Быть тебе тем, кем не стал бы никто другой,

Номер Тринадцать, романтик из преисподней. 

Пишет Тринадцатый стих о людских страстях. 

После подлунной юдоли в рогах усталость. 

По-человечьи у чёрта глаза блестят. 

Рядом на полке "Божественная" и "Фауст"...

24. Чёртова дюжина

Ему сулили сан всевышний 

И подпевали в унисон,

Но он-то знал, что станет лишним

Среди тринадцати персон.

Что солнце Ближнего Востока

Не зря в смятении зашло,

Предчувствуя, что выйдет боком

Ему доверчивый «шалом».

Потом начнутся игры в ящик -

Как выход из игры с огнём,

И старая с косой блестящей
Не остановится на нём.

Приняв черты чертополоха, 
Удача тоже выйдет - вон,

И каждый первый кончит плохо 
И страшно, кроме одного.

И все же в двух шагах от плена,
Где ждут Голгофа и копьё,

Ещё не плачет Магдалена, 
Пока Иуда ест и пьёт.

Под стать вину из медной чаши, 
Беседа плавная течёт…

А где-то, под ехидный кашель, 
Уже попутал карты чёрт.

===============

Форма для голосования тут:

КГП-2025. 1-й тур. Голосование