КГП-2025. Первый паратур

1. Не везет

Тринадцатая ночь пришла внезапно.
Разрезал лунный серп над медресе
Мешок со звездами, туша пожар закатный.
Сапфиры уступили бирюзе
На шее и в ушах Шахерезады.
Она входила гордо, не спеша
В прекрасные покои Шахрияра
Тот на горе подушек возлежал,
Ждал сказок, попривыкший к женским чарам
И к па-де-де на лезвии ножа.
И бирюза, качаясь в длинных серьгах,
Хмельней и слаще делала вино,
И царь внимал и снова свято верил,
Проваливаясь в сказочный гипноз,
Магине, бередящий подреберье.
…
Как в сказках, лисий взгляд скользит в глазах,
Все повторится - ложь и жажда мести.
Пока же волосы откинуты назад…
«Как много их, упало в эту бездну».
Как много нас, из рода Шахрезад.

2. когда взойдут на небе...

Кода взойдут на небе тринадцать красных лун
и оголтелый скептик закрестится в углу,
прокаркают тринадцать слетевшихся ворон,
тринадцать чёрных кошек запрыгнут на балкон,
и хором среди ночи тринадцать петухов
заголосят построчно весь каталог грехов.
Свинья опоросится тринадцать раз подряд 
и разбегутся с визгом тринадцать поросят.
Тринадцатый автобус изменит свой маршрут
и все, кто в нём поехал в Вальхаллу попадут,
а тех, кто не вместился, но покупал билет,
сожрут тринадцать рыбок, сменив формат диет.
Тринадцать мудрых старцев, постигших жизни суть,
прокашляют — Покайтесь! Покайтесь… хоть чуть-чуть!
Но в панике и полной вселенской суете,
народ их не услышит, совет ища в «инсте».
С похмелья выйдет дворник, под нос себе бранясь,
сметёт окурки в урну, притопчет кедом грязь,
шугнёт котов с балкона, осадит петухов,
свинью загонит в стайку и всех поросюков,
на вороньё присвистнет, скидает в реку рыб,
тех, кто угнал автобус, в сердцах обматерит,
кивнёт дедам сурово, они ему кивнут...
И день родится новый, послав к чертям луну.

Когда взойдут на небе двенадцать красных...

3. Трисомия 13

Расселась мгла за плотными портьерами,
Они теперь последний мой редут,
Шуршит, в ночной клубок мотает нервы и
Бормочет что-то будто бы в бреду.
Не выпустит, не впустит, как тюремщица.
Хотя зачем? Ворочаться нет сил.
Мне в темноте спина твоя мерещится
В рубашке, что в последний раз носил.
На колбочках залип, завяз в хрусталиках,
Врос в генный код и ось координат.
Такое вот нежданное фаталити -
Мир лопнул за тобой, взорвался на
Нескладные фрагменты. В клетках выжженных
Вынашиваю с логикой вразрез
Тринадцатую хромосому.
Лишнюю.
Несовместимую с грядущей жизнью без…

4. Ворожба

Там, где стылая хлябь до июля
омутами синеет, 
где пока ещё не проснулись 
корни цветов и змеи, 
солнца всполохи – слаще мëда, 
ярче и звонче меди, 
путь размечен, покой размëтан
под тринадцатое созвездье. 

Далеко заманили дали, 
непокой напоили ели –
что ж они тебе нашептали, 
что тебе нашипели? 
Вечно зелены, вечно хвойны, 
что им время, им век не страшен. 
Но вольному – воля и войны, 
и тот, что ушёл,  
уходит всë дальше. 

Не изменишь судьбу приговором
и болотным взваром, 
ты начнëшь ворожить слишком гордой, 
перестанешь ждать слишком старой. 
Солнца нет, холодна водица
под созвездием Змееносца... 
Если не биться, он к тебе не вернëтся. 
Но он и так не вернëтся. 

5. Тринадцатое место

Беру в купе тринадцатое место. 
Оно всегда моё. Почти что бронь.
Подходит проводница, словно тесто.
Жующий удила железный конь

Готов с разбегу прыгнуть от перрона,
Лишь машинист пришпорит удальца.
Москва уйдёт походкой посторонней
И не подарит нищенке кольца.

Но будут у попутчиков конфеты
Для чая и приятный разговор.
Здесь откровенность сложится в куплеты
И зазвенит всему наперекор.

Вы исповедь на исповедь меняли
Под молча семафорящей луной?
Осудите наивную меня ли
И всех наивных, едущих со мной,

И магию тринадцатого места,
Без пафоса, упрёка и стыда?
Подходит проводница, словно тесто,
Уносит подстаканник в никуда…

6. Тринадцатый месяц Мой

Дождик хлопает по плечу,
панибратски под зонт влезая.
Ветер дёргает провода,
словно струны небесных домбр.
Закрываю глаза. Лечу
по бульвару. Куда – не знаю.
Но, похоже, лечу туда,
где мой Мой, молчалив и добр.
Там так густо растёт трава,
ветер душу не рвёт, а лечит, 
там сиреневы облака
и тюльпановы острова.
Там у солнца свои права
на ладони мои и плечи.
Полетаю же там, пока
не закружится голова.
Я намёрзлась большой зимой.
Может, он приютит, согреет,
тот, затерянный на земле 
в суете, в суматохе дней,
мой тринадцатый месяц Мой –
он как май, только чуть добрее,
чуть приветливей и теплей,
чуть счастливее и родней.
Мне там станет легко самой
жизнь свою срисовать с натуры,
вдохновляясь не лишь бы кем,
а любимыми мной людьми.

Я побуду с тобой, мой Мой?
Обещаю, не буду хмурой.
Ты погладь меня по щеке.
Обогрей меня.
Обними.

7. Бедовый

Он долго был обижен на район,
на архитектора с застройщиком в придачу.
Запомниться хотелось бы иначе –
сто первым или первым этажом:
на первом – людно, наверху – свежо
и небо там, наверно, до краёв.
Тринадцатому же не повезло с жильём.

Он негатив, бедняга, только видел:
маньяк, притон, безумные соседи,
то свет перегорел, то лифт не едет,
у дамы в возрасте - несчастная любовь...
И не спасала надпись  «Снами бох»
в настенном разноцветии граффити.
Тринадцатый махнул на всех: "Живите!"

И тут случился казус роковой.
Однажды целый дом, нет - город, замер.
Несчастный «Снамибох» в газету «Знамя»
попал в заметку в два десятка слов:
«Тринадцатого. В пятницу. Баллон.»
и что-то там про случай страховой,
про ЖЭК и договор, про кто - кого.

Спасибо хоть, что обошлось без жертв,
хотя жилец Бесюк с баллоном вместе
был проклят всеми бабками в подъезде.
Дом ниже стал.
Бесюк не достаёт.
А небо - в самом деле до краёв...
Не верите? Спросите у стрижей,
в гнезде, на безымянном этаже.

8. Звоны

Вечер бил наповал – ночь затихает в коме.
Месяц одутловат, дерзко небрит и тёмен,
не отстаёт, подлец, тычет глумливо пальцем,
и, ошалев, в селе колокол бьёт тринадцать.

Звуки сгущает свод – полый и ветра полный,
месяц в рассвет уйдёт, некому будет помнить,
как засмеялся друг,
как я молчал нелепо,
как я упал к утру
где-то, от фар ослепнув,
как надо мной летел
звон незнакомой службы:
ты не жи вой
ты тень
ты ни ко му не ну жен...

Горечью отболев, буду – и пьян и весел –
сдваивать ложный след по городам и весям,
не позволяя врать призраку новой встречи:
это фантомный страх, больше бояться нечем.

Звонами свод высок...
Те же тринадцать кровью снова стучат в висок...
К чёрту. Я сам открою.

9. 13-й

Девочку супруге бы на радость.
Я - то ладно, а она так хочет.
Дюжина парней, как на параде -
Каждый раз, однако, ждали дочку.

Огород, домишко в десять окон -
При царе Горохе дед сварганил.
Все здоровы, ну и слава богу!
Обрастём со временем домами.

И пускай не водится излишков,
Не найти в селе семьи фартовей.
Если и тринадцатый - мальчишка, 
Стопудово назовём Людовик!

10. 13 пчёл Винни

Винни Пуху снился сон,
Сон был - невесёлый:
Будто сел обедать он,
Но...явились пчёлы.
Каждая - как Сатана.
Можно догадаться,
Что наглее всех - одна,
С номером тринадцать:
Пух отчаянно ревёт:
- Стойте! Не на рынке! -
Только уплетают мёд
Черпаком из крынки.
К схватке Винни Пух готов,
Мечется в постели.
Но...тринадцать черпаков -
И медок подъели.
Пух для пчёлок неуклюж
И отряд пчелиный -
Сыто в ухо Пуху: "Ж-ж-ж-ж-ж!"-
Тут проснулся Винни.
Стол, английское панно,
Гроты книжных полок.
Пятница глядит в окно.
...И тринадцать пчёлок.
В дом пробрались кое-как, 
Залетели в ухо,
И устроили бардак
В голове у Пуха.

11. Апостол

Полночный снег безмятежно-светел...
В твоём созвездии рыщет ветер,
скуля на разные голоса.
Река грохочет внизу – ты лишний!
Зажмурясь, тоже скулишь чуть слышно,
вцепившись в шею седого пса.

Со снегом вместе приходят тени –
в золе, в земле, в зеленце растений,
сквозь плоть стремящихся к солнцу ввысь.
Твой пёс спокоен: чужих не чует.
А вдруг всё чушь и тебе к врачу бы?
Но стонет ветер – за них молись.

И длится ночь, бесконечно длится.
Дрожишь, пытаешься вспомнить лица,
надеясь – Бог же велел прощать!
Но кромка неба всё уже, ближе.
Кричишь взахлёб – что всего лишь выжил,
что спас от смерти старуху-мать...

В твоём созвездии бродят тени,
из них тринадцатый – ты, последний,
чей свет наивный давно померк.
Ты слышишь свой позывной, "Апостол"?
Сегодня будет легко и просто...

И, свистнув псу, ты шагаешь вверх.

12. Чудики

Божия коровка, полети на небо,
Принеси мне хлеба
Чёрного и белого,
Только не горелого!
(детская считалочка)

***
На улице тринадцатой
в тринадцатом дому
(нам эта странность нравится,
а больше - никому)
живём, такие чудики -
ни в сказке, ни пером!
Глаза у нас анютины,
забор - рододендрон.

Коровки жесткокрылые -
всего тринадцать штук -
устраивают вылазки,
взбираясь по листу.
Приносят хлеба с неба нам
по первому свистку,
рассказывают небыли
и крошки волокут.

Пространство за воротами
шумит и мельтешит
всегдашними заботами.
А мы в своей глуши
закроем двери наглухо,
устроим пир горой.
Своя у дома магия -
от крыши до ворот.
И собственные запахи,
и свет через окно.
И будто Бог за пазухой
хранит его давно.

13. Ущученное

Тринадцать чёрненьких чертят

Пошли черчению учиться.

И было как бы всё путём -

Путём зачётных чертежей.

Но вдруг сломалось всё подряд:

Рога, карандаши, ключицы.

Ну хоть кидайся в водоём!

(Надежда кинулась уже).

Ломали головы они:

За что такая невезуха?

За что суровый чёртов рок

Камней в копыта наложил?

Но шли часы, сливаясь в дни,

На нет сходила сила духа,

И был не выучен урок

На фоне рваных чёрных жил.

Они повесили носы,

Но … в магию рванули кучей,

Презрев учебный геморрой,

Когда меняется предмет.

Знать, каждый первый чёртов сын

В конце концов таки ущучил,

К каким трагедиям порой

Ведёт незнание примет.

14. Тринадцать страниц

Тринадцать - странное число, всего один и три, 
Но мне опять не повезло, жизнь вдребезги - смотри: 
Срываюсь с шаткого моста, не докурив Pall Mall.
Страниц тринадцать пролистав, я многое узнал:

Ты пишешь - я смешной чудак, помягче если брать.
Ещё - что не хочу никак идти с тобой в кровать,
Что я жеманный и худой, как баба - хоть убей! 
Похож на Джастина Трюдо, который, точно, гей.

Что - недалёкий нищеброд, одет всегда, как бомж.
И много там еще чего прочёл я. Ну так что ж?
Да разве повод горевать о девушке такой,
Что не сумела распознать, насколько я крутой?!

Вскарабкаюсь опять на мост, Pall Mall свой докурю.
Что делать дальше? Выход прост - я открываю "Брют".
Нельзя приметам доверять, ведь жизнь всего важней! 
А в пропасть пусть летит тетрадь, и всё, что было в ней.
 

15. Счастливая примета

Тринадцать баб с пустыми вёдрами,
с изяществом колонн Исакия, 
вошли в вагон шагами твёрдыми
и мысли зародили всякие…
О том, что день какой-то ветреный,
что встал не с той ноги, наверное,
что не знаком совсем с приметами -
и с очень, и с не очень скверными…

Толпу слегка раздвинув бюстами -
привет, колхозник и рабочая! -
они базарили без устали
про это и про то и прочее.
В виду такой приметы можно, да,
плеваться и стучать по дереву,
но … дальше катит сталь дорожная,
удачно-дачная артерия.

Гудели провода встревоженно, 
вагон качался, словно пьяница. 
Попав в объятия надёжные, 
я понял, что могу расслабиться
и не бороться с гравитацией. 
Но томный бас шепнул на ухо мне: 
"Повременили бы вы с танцами! 
И не таких видали ухарей..."

Тринадцать баб с пустыми вёдрами 
прошли на выход. Все вздохнули и... 
За ними шёл шагами твёрдыми
мужчина, щурясь на одну из них...